Культурные изменения, перемена образа жизни людей и развитие наук добавили новые нравственные проблемы к уже существовавшим в предыдущие эпохи. Эвтаназия, аборты, гомосексуализм, клонирование, трансплантация органов, искусственное оплодотворение — эти и многие другие вопросы принимают иное измерение при научном и духовном подходе к ним в свете православной отеческой традиции.
 

Введение

Биоэтика уже довольно долгое время является одной из ведущих проблемных областей, привлекающих интерес научной мысли и общественного мнения. Ситуация, которая складывается в Греции по отношению к биоэтике последние пять лет, представляет значительный прогресс по сравнению с началом 90-х годов прошлого века. За последнее время были созданы комиссии по биоэтике с участием социальных институтов (государства, Церкви, ВУЗов), на высоком уровне организованы и проведены конференции и семинары, биоэтика включена в учебную программу многих образовательных учреждений в качестве основного или факультативного предмета, написаны докторские и магистерские диссертации, а последние два года в Критском университете функционирует межотделенческая программа обучения магистров по предмету «биоэтика».

Широкое распространение Интернета, а также публикация научных журналов и контакты между отечественными и зарубежными образовательными учреждениями — все это создает подходящие условия для доступа к международной библиографии. В результате этого доступа и общения сложилась более полная по сравнению с прошлым картина о содержании биоэтики и о том, что она в себя включает. Тем не менее тщательное изучение биоэтики в Греции вскрывает наличие некоторых пробелов в понимании указанной области. Эти пробелы часто являются результатом поверхностного представления не только о биоэтике как о ветви этики, но и о самих вопросах биоэтики. Другими словами, такое представление зачастую вращается на уровне «поверхностной» деонтологии без углубления в суть проблематики. Поиск причин, ведущих к этому поверхностному представлению — дело достаточно сложное; в будущем оно может составить предмет отдельного обширного исследования.

Однако представление о том, что биоэтика это отрасль науки, принципы и выражаемый дух которой общеприняты, страдает ограниченностью, а во многих случаях совершенно дезориентирует. К такому ограниченному представлению подталкивает и одностороннее изучение международной библиографии по биоэтике, выделяющей ее в монолитную межнаучную отрасль, в рамках которой многие науки сотрудничают, чтобы, основываясь на общепризнанных нравственных принципах, переносить нравственные выводы на медицинские данные[1].

С подобной точки зрения биоэтика понимается как нечто стабильное, как некая данность. Но такое понимание отражает в основном менталитет американской культуры и соответствующие социальные реалии, отстоя намного дальше от мировоззрений других культур. Однако когда одно общество передает и навязывает в неизменном виде культурные и нравственные ценности другому обществу, то при попытке замены новые ценности либо ограничивают традиционные ценности другого общества, либо отвергаются им как инородное тело. Подобное одностороннее представление о биоэтике послужило причиной того, что в ее адрес была высказана справедливая критика, выражающая мысль, что биоэтика функционирует как этика глобализации[2].

Тем не менее, существует часть известных специалистов в области биоэтики, которые рассматривают эту науку под неким другим углом — не просто как отрасль, занимающуюся выявлением и изучением нравственных проблем, возникающих при использовании современной биомедицинской технологии, но и как явление культурного порядка[3]. Такое представление о биоэтике, не упуская из виду все вышесказанное, оставляет место для критического диалога, который порождает условия для функционирования биоэтики и в других обществах. К сожалению, многие из тех, кто оказался вовлечен в диалог о биоэтике, пренебрегают этим измерением биоэтики, воспринимая его как «философскую роскошь» — возможно, под давлением стремительных изменений в области биомедицинских технологий. И в результате, как уже отмечалось ранее, мы имеем поверхностный подход к биоэтике и опасность ее вырождения в деонтологию.

Герман Энгельгардт
(биографическая справка)

Профессор доктор Герман Энгельгардт является одним из наиболее выдающихся специалистов по биоэтике в США. С самого начала он глубоко исследовал эту науку и показал ее значение как культурного явления, широко известен в научном мире как Х. Тристрам Энгельгардт. В 1972 году доктор Энгельгардт получил докторскую степень по медицине, защитив диссертацию на медицинском факультете Туланского университета. Является также доктором философии (1969) Техасского университета в Остине. Был стипендиатом фонда Фулбрайтона в Боннском университете (1969 - 1970), стипендиатом института Западного Берлина (1988 - 1989), приглашенным исследователем в Международной Академии Фурсшентума Лихтенштейна (конец 1997), где занимался философией, приглашенным исследователем в Фонде свободы Индианаполиса (Индиана, США, весна 1998).

В настоящее время является профессором на отделении философии университета Райса, почетным профессором отделения медицины и отделения общественной медицины колледжа Байлора. Преподает в университете Райса и колледже Байлора с января 1983 года — после ухода из университета Джорджтауна, где ранее преподавал философию медицины в Фонде Розмари Кеннеди. Доктор Энгельгардт — редактор журнала «Journal Μedicine and Philosophy», главный редактор научного журнала «Christian Bioethics» и научной серии «Philosophy and Medicine», в которой вышло уже более восьмидесяти томов. Герман Энгельгардт занимает также должность редактора серии книг «Philosophical Studies in Contemporary Culture» и является автором более трехсот десяти статей и многих глав книг, более ста десяти рецензий, а также других публикаций. Предмет его научных интересов простирается от европейской философии и истории медицины до философии медицины и биоэтики. Вышло более ста пятидесяти перепечаток и переводов его публикаций. Он принимал участие в издании более двадцати пяти томов энциклопедий, и приглашается в качестве докладчика по всему миру. Наиболее значительные исследования доктора Энгельгардта — «Bioethics and Secular Humanism: The Search of a Common Morality» (Биоэтика и светский гуманизм: поиск общей морали; Philadelphia/London: Trinity Press International/ SCM Press, 1991), и второе, подробно пересмотренное издание «The Foundation of Bioethics» (Основы биоэтики; New York: Oxford, 1996), переведенное на китайский, итальянский, японский, португальский и испанский языки. В 1998 году на китайском языке вышла его книга «Bioethics and Secular Humanism». Одна из последних работ профессора Энгельгардта — «The Foundation of Christian Bioethics» (Основы христианской биоэтики; Netherlands: Swets & Zeitlinger, 2000) — уже переведена на португальский и румынский языки.

Как подчеркивает сам профессор Энгельгардт, эта биографическая справка передает «лишь часть истории». В Великую Субботу 1991 года он был принят в лоно Православной Церкви, что полностью изменило его жизнь. С той минуты он предоставил свою преподавательскую деятельность и все свои таланты на службу Православной Церкви. Следуя новому направлению своей жизни, профессор Энгельгардт начал издавать журнал «Христианская биоэтика», а также выпустил книгу «Основы христианской биоэтики». В Православие обратились также его супруга и две дочери — Христа и Дорофея. Младшая, Дорофея — жена православного священника. Сейчас у профессора семь внуков, крещенных в Православии.

Кроме чтения докладов по философии медицины и биоэтике, Энгельгардт широко выступает в США и Европе, рассказывая о Православной Церкви. В настоящий момент он доцент нравственного богословия и этики Богословской школы преподобного Германа на острове Кодьяк (Аляска). Профессор пострижен во чтеца и служит в храме святого Георгия в Хьюстоне (Техас), принадлежащем Антиохийскому Патриархату.

Об этом интервью

Профессор Энгельгардт многократно посещал Святую Гору Афон и особенно сдружился с Ватопедским монастырем. В один из своих визитов он дал пространное интервью монастырской братии по вопросам биоэтики. Глядя на вышеприведенную биографическую справку или обратившись к международной библиографии, можно легко убедиться в том, почему Энгельгардта включают в число «великих имен» биоэтики — ученых, имеющих международный авторитет и признание. Его мнение имеет особое значение, а заданные в интервью вопросы и полученные ответы емко охватывают весь спектр проблематики биоэтики: аборты, стимулированное репродуцирование, терапевтическое и репродуцированное клонирование, трансплантации, эвтаназия[4]. Другими словами, ознакомившись с этим текстом, читатель сможет получить авторитетную, емко изложенную информацию, ради получения которой ему пришлось бы перечитать множество томов.

Тем не менее самое важное — это не предлагаемая информация, но способ рассмотрения вопросов биоэтики, который применяет доктор Энгельгардт. Профессор рассматривает вопросы биоэтики по существу и весьма необычным способом. Он смотрит на них отнюдь не поверхностно и не с точки зрения деонтологии, но считает биоэтику культурным явлением западного мира и следствием процесса обмирщения, которому западный мир постепенно подвергается, начиная с 1054 года. Исторические ссылки на западное средневековье, новейшее время и постмодерн важны для более глубокого понимания духа и общества, породившего вначале проблемы биоэтики, а затем и саму биоэтику для их решения.

Вехой в жизни и философской мысли Энгельгардта стало его обращение в Православие в Великую Субботу 1991 года. Его связь с Православием и изучение отцов Восточной Церкви дали ему возможность проникнуть глубоко не только в философские и социальные, но и в духовные причины биоэтических проблем. Ученый идет к их истокам, по его собственным словам — человеческому эгоизму и современному духу погони за наслаждениями и безудержным потреблением. Эта теория позволяет решать вопросы биоэтики на основе подвижнического отеческого духа. Способ, с помощью которого профессор напрямую связывает медико-биоэтические проблемы с духовными явлениями (например, связь клонирования и цели воспроизводства человека с браком и так далее) — поистине удивителен и оригинален. Хотя у Энгельгардта отсутствуют какие-либо систематические ссылки на православную антропологию (кроме антропологии святителя Григория Паламы о связи головного мозга и сердца) как основу рассмотрения биоэтических проблем, тем не менее, Энгельгардт движется в ее духе. Он указывает ясное направление, в котором может работать современный православный специалист по биоэтике в попытке извлечь нравственные и духовные выводы из биологических и медицинских явлений. Хотя профессор и выглядит весьма строгим в своих рассуждениях о применении современной медицинской технологии, тем не менее он сохраняет дух церковной икономии (например, когда говорит об условиях допущения экстракорпорального оплодотворения).

Особую ценность имеют отдельные взгляды на биоэтические проблемы. Можно убедиться в методичности, с которой Энгельгардт анализирует вопрос об эвтаназии и смерти головного мозга, не избегая ни научной аргументации, ни богословских аргументов; то же самое имеет место и в подходе к прочим биоэтическим проблемам. Огромное значение также имеют его замечания о способе функционирования и эпистемологии биоэтики, хотя ученый кажется относительно жестким в своей критике отдельных фактов.

Нужно подчеркнуть, что широта и глубина мысли современного ученого масштаба Германа Т. Энгельгардта не может быть исчерпана в рамках одного, пусть и пространного интервью. Основная цель публикации — дать «ощутить вкус» рассуждений и излюбленной проблематики одного из самых выдающихся современных специалистов по биоэтике, в надежде, что это послужит поводом для дальнейшего знакомства с трудами Энегельгардта.

Доктор Энгельгардт, Вы преподаете медицинскую философию. Что это такое?

Доктор Герман Т. Энгельгардт: Медицинская философия, или философия медицины — одна из научных областей, в центре интересов которой — исследование метафизических, эпистемологических и нравственных проблем, связанных с медициной и биомедицинскими науками. Среди прочего она стремиться понять требования, предъявляемые медициной по отношении к здоровью, болезни, инвалидности и правильному поведению при медицинском обслуживании. Хотя сам я публикуюсь и читаю лекции по философии медицины, но в равной степени интересуют меня и основные вопросы философии. Я преподаватель философии, но у меня есть и диплом врача. Поскольку я пытаюсь сблизить две эти области, то большая часть проделанной мною работы сосредоточена на вопросах философии, которые затрагивают медицину. Однако я использовал и медицину, чтобы пролить свет на основные вопросы, связанные с теорией нравственности и философией науки. В ряде читаемых лекций я концентрирую внимание на истории мысли, но самым важным в моей жизни является то, что я крещеный православный христианин, и Православие для меня намного важнее моей светской жизни и научной деятельности. Мне также нравиться очень много читать.

Сегодня часто говорят о связи философии с отдельными областями науки.

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Это весьма важно. Термин «философия медицины» существует с начала ΧΙΧ века. Вначале эта наука ограничивалась уяснением способа образования аксиоматического знания в медицине. Например, какие условия требуются, чтобы оправдать конкретный диагноз или допустить специальное лечение? Философия медицины исследовала также смысл основных понятий, таких как болезнь, инвалидность и здоровье, и сосредотачивалась на нравственных проекциях медицины. Тем не менее этот вопрос сегодня принадлежит по большей части к сфере биоэтики.

Термин «биоэтика» был использован впервые в 1970 году, а его употребление в нынешнем значении датируется 1971 годом. Весьма важно признать, что биоэтика возникла как часть некоего «светского» движения[5]. Она не являлась религиозно нейтральной, скорее это было движение, сформировавшееся в Северной Америке и Западной Европе из-за того, что общества утратили связь со своим христианским прошлым и следовавшими из него обязательствами. Вследствие этого основной тенденцией культуры стало нежелание руководствоваться традиционными христианскими источниками. Специалисты в области биоэтики оказались чем-то вроде светских священников, а биоэтика заняла место светского нравственного богословия. Рассматривая появление биоэтики в Греции, можно сказать, что это движение экспортируется из Америки, а затем импортируется в Западную Европу. Истоки его имеют весьма секулярную основу — утверждение таких нравственных рамок, при которых нет необходимости признавать бытие Бога или воплощение Христа. Нужно ясно понимать, что биоэтика закрепила за собой позиции некой светской культуры, формировавшейся на протяжении последних 35 лет, и именно благодаря этому Северная Америка и Европа стали постхристианскими и посттрадиционными обществами. Биоэтика являет собой лишь часть этих кардинальных изменений; она есть некое явление постхристианское и посттрадиционное. Говоря «постхристианское», я имею в виду то, что современная культура и биоэтика стремятся утвердить нравственную жизнь и часть человеческого прогресса на таком фундаменте, в рамках которого не требуется признавать существование Бога и прислушиваться к истине Христовой и к Церкви. Эта светская биоэтика очень часто настроена по отношению к Церкви враждебно.

Вы хотите сказать, что мы являемся свидетелями конца христианского периода в истории человечества?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Да. Возникла культура, которая в большинстве своем является антихристианской, и эти современные изменения имеют глубокие корни в западной истории. Начала этой современной светской культуры были заложены на Западе в XVI веке Тридцатилетней войной (1618-1648) и Гражданской войной в Англии, которая началась в 1642 году, а 30 января 1649 года привела на плаху короля Карла Χ. Затем люди начали отступать от христианства. Даже философия тех времен пыталась придать светское измерение христианской нравственности без какой-либо особой религиозной привязки. Выглядело так, словно это было христианство, обращенное к ближнему, а не к Богу и тем более не ко Христу. Христос был где-то «там», часто выступая только в качестве Бога деистов, Бога, Который не принимал личного участия в деле спасения человека. Эта новая светская культура возникала, начиная уже с ΧVII века, а с XVIII века и вовсе наверняка, поскольку именно тогда в значительной степени возобладали идеи Просвещения. В Англии в 1688 году имело место то, что называют Славной и Бескровной революцией, завершившейся царствованием Вильгельма III и Марии II, а в конечном итоге — одним из самых обмирщенных периодов британской истории. В то время верность принципам разума и вера в разум были необычайно сильны, что обнаруживалось и ранее, во время культурного синтеза в истории западного христианства XIII века. Была надежда, что разум сможет нести те же функции в светской культуре, какие он некогда имел в западном христианстве, но без особого богословского содержания. Начиная с периода Французской революции 1789 года, твердая вера и претензии от имени разума начали подвергаться сомнению. Если считать, что эпоха Просвещения простирается от 1689 (британский Билль о правах) до 1789 года, то это время более или менее можно признать периодом, в течение которого возникла сильная и даже принудительная тенденция к обмирщению. В конце XIX века и на протяжении XX века вера эпохи Просвещения в разум подвергается сомнению и испытывает потрясения. Так рождается постмодерн. С утратой веры в разум обмирщенный рационализм распадается на многочисленные версии, зависящие лишь от рационалистических способностей человека. Таким образом, из конкурирующих между собой версий того, что служит на благо человеку и его прогрессу, рождается некий политеизм.

Поскольку модерн готов был усвоить элементы христианства и после их «перевода» в свои понятия, он не только использовал христианство, но еще и испытывал на себе его влияние. По отношении к процессу, начавшемуся в конце XIX века и развивавшемуся на всем протяжении XX века (что также важно в свете всего происходящего сегодня), есть новшество — это попытка полностью порвать с христианским наследием. Попытка, которая коренится не только во взгляде на жизнь вне богословского контекста, но и в разрыве с христианской традицией как таковой. Здесь можно обратиться к реакции, которая проявилась в отказе включить упоминание о христианских корнях Европы в конституцию Евросоюза. Это уже подлинно радикальное изменение. В этих рамках биоэтика развивается как поздний модернистский и ранний постмодернистский феномен. С одной стороны, она официально сохраняет непоколебимую веру в разум, а с другой — разбита на многочисленные версии корректного биоэтического поведения. Тем не менее биоэтика едина в одном — она включает всю совокупность интеллектуальной деятельности, которая выражает отрицательные взгляды по отношении к религии вообще и по отношении к христианству в частности.

В любом разговоре о философии медицины или биоэтики автоматически возникает широкий спектр вопросов. Некоторые из них включают весьма специфического содержания философские проблемы; ­­­­­можно рассматривать проявления болезни и задаваться вопросом, достаточны ли объяснения медиков. Философия медицины, занимающаяся подобными вопросами, во многом похожа на философию науки. В этом смысле философию медицины и биоэтики нельзя обвинять в том, что она выражает какие-либо антихристианские предрассудки. Она является попыткой более глубокого понимания такой науки как медицина; это некий интеллектуальный поиск, который обычно безвреден в духовном смысле. Между тем биоэтика, как вновь развивающаяся специализация в более широкой философии медицины, представляет собой сугубо светское явление.

Какова цель биоэтики? Что она преследует и каково ее содержание?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Биоэтика родилась, чтобы обслуживать две связанных между собой цели: теоретическую и практическую. Первая цель — дать теоретическое описание этически правильного поведения для врачей, медсестер и ученых-биомедиков. Вторая цель — подготовить своего рода светских священников, которые могли бы давать советы больницам, медицинским факультетам и исследовательским центрам. Сначала были определены теоретические базовые рамки, с помощью которых устанавливались границы правильных действий, а затем была разработана программа обучения специалистов, которые могли бы давать советы в вышеуказанных рамках.

Иными словами, одна из целей — подготовить экспертов, которые смогли бы впоследствии направлять других?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Да, именно так. Ведь биоэтика имеет как теоретическое, так и практическое измерение. Так, одни специалисты по биоэтике в университетах пишут научные труды, а другие в больницах и исследовательских учреждениях дают консультации — наподобие священников, служащих при больницах, где есть церковь. Как следствие, в каждой крупной больнице, по крайней мере, в США, работают специалисты по биоэтике, которые могут проконсультировать.

Больных или врачей?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Всех: врачей, медсестер, больных и членов их семей.

Каким образом эта новая биоэтика сочетается с другими областями медицины, например, с генетикой или прикладной генной инженерией?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Теоретики-специалисты по биоэтике излагают свои взгляды на правильное или неправильное использование медицины, включая и генную инженерию. Практики-специалисты по биоэтике работают в комиссиях, дающих нравственную оценку исследованиям, или исполняют функции консультантов при больницах. Биоэтика есть и то и другое: с одной стороны, это научные труды, а с другой — группа людей, поставленных для формирования политики медицинского обслуживания, этики и вообще медицинской деонтологии.

Важно отметить особую характерную для Запада черту, отличающую его от православного христианства и ортодоксального иудаизма. Запад (а на самом деле папство в таком виде, в каком оно сформировалось в XII веке) начал рассматривать этику как нечто внешнее по отношению к жизни христианина. Но мы-то, православные, знаем, что не может быть этики, не связанной с христианской жизнью, если сама эта жизнь ориентирована в правильном направлении. Чтобы поступать правильно, я должен перестать любить в первую очередь себя и всем сердцем возлюбить Бога и ближнего своего как самого себя. Для того чтобы принять правильное направление на пути к Богу, надо правильно возлюбить Бога, чтобы и любовь к ближнему обрела правильное направление. Но я никогда полностью не пойму, что это означает, если я неправославный. Вне православного христианства я всегда буду в разной степени уклоняться от своей цели. Ортодоксальные евреи и православные христиане понимают этот богоцентричный характер этического поведения. Ортодоксальные евреи отмечают, что, являясь Ною, Бог дает ему не учебник по философии, а предписывает, что должен делать Ной и его сыновья (Быт. 9). Да и когда Бог открывает евреям Свой закон через Моисея, то снова предлагает не учебник, а говорит: вот 613 Моих законов, и если вы их будете исполнять, тогда сподобитесь Моей милости. Запад был отделен от Востока представлением, что может существовать этика, не зависящая от необходимого соединения с Богом. Принимая тезис о том, что этика может существовать и вне Бога, Запад впоследствии мог использовать такой подход для критики и реформирования своих религиозных взглядов. Так случилось именно потому, что западная этика оказалась независимой от христианской жизни, поскольку в рамках подобной точки зрения можно было бы дерзнуть утверждать, что религия ничем не отличается от общепринятой этики. В качестве примера последствий такого взгляда можно привести пример движения многих западных христианских конфессий в поддержку женских хиротоний и благословения однополых союзов.

Считается, что биоэтика — это наука, которая сегодня пытается дать ответ на некоторые трудные вопросы, касающиеся абортов, искусственного оплодотворения, контрацепции, эвтаназии и других подобных методов. Развивается ли данная проблематика вне зависимости от грядущей глобализации и ее этики или, наоборот, именно в связи с глобализацией? Возможно ли существование христианской или православной биоэтики?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Позвольте мне сначала попытаться ответить на последний вопрос. Настоящие философы — это вы, монахи. Святитель Иоанн Златоуст сказал, что монахи — вот истинные философы[6]. «Премудрость», о которой я утверждаю, что люблю ее — это Сын Божий, Которому посвящена Великая Церковь в Константинополе. Мы должны противостоять идее, будто бы вне непорочной жизни Церкви существует истинная и полная философия. Если мы будем считать, что подобная философия существует, то уподобимся папистам и разным их потомкам на Западе из многочисленных протестантских сект. Когда люди сталкиваются в жизни с какими-то проблемами, православная биоэтика приглашает их обратиться к отеческому духу и затем вопросить самих себя, как следует понимать и решать волнующую их проблему в духе отцов. Иными словами, нужно ставить вопросы биоэтического характера и отвечать на них, опираясь на прочный фундамент православного христианства. Но если ставить вопросы нравственного порядка или отвечать на них вне православного поиска Премудрости Божией, то в мыслях сразу же возникает чудовище, худшее любого беззаконного продукта прикладной генетической инженерии. Подобная интеллектуальная прикладная генетика приведет к тому, что некогда сделали и католики: идее, что этика и подлинная философия могут существовать вне покаянной жизни, вне обращения к Богу.

Для православного и философия, и богословие — всегда едины: истинная философия и богословие в конечном итоге приглашают нас научиться покаянию и молитве. В приложении к этике это означает, что если я задаю вопрос о клонировании, то должен буду ответить на него в духе отцов. Я рассматриваю свою позицию с точки зрения отцов. Вернемся к Иоанну Златоусту: в своей двадцатой беседе на Послание к Ефесянам святитель подчеркивает, что женщины были созданы не для того, чтобы рождать самим по себе, как это бывает у некоторых растений, то есть без соединения полов[7]. Златоуст напоминает нам, что мы, и мужчины, и женщины, живем по образу жизни Адама и Евы в раю. В книге Бытия Бог дает правило для отношений между мужчинами и женщинами, которое Христос представляет в качестве правила естественного человеческого воспроизводства[8]. Естественное воспроизводство будет следствием плотского союза Адама и Евы. Речь идет о способе соединения сыновей и дочерей Адама и Евы для воспроизводства потомства. Для признания, что клонирование искажает наш поиск Бога, мне не нужно пользоваться чуждой Православию перспективой. Христиане всегда знают, что сексуальность и воспроизводство должны осуществляться только внутри плотского союза двух супругов. Использование клонирования разорвало бы это плотское соединение супругов друг с другом, как при зачатии, так и при рождении детей.

Когда мы, православные, имеем дело с этическими вопросами вообще и вопросами биоэтики в частности, то должны очень внимательно следить, чтобы не возникла такая этика, которая стала бы неким «третьим лишним» нами и Богом. Как я уже подчеркивал, в утверждении, что у православных нет никаких правил этики[9], есть своя правда. Вместо этики у нас — связь с Богом. Этика не является чем-то независимым в отношениях между нами и Богом, как и философия. Когда этические размышления вмешиваются в отношения между нами и Богом как третья сторона, то они превращаются в то, что святитель Григорий Палама определял как зло. На Константинопольских Соборах 1341, 1347 и 1351 годов была выражена мысль о том, что если философия встает между нами и Богом, тогда роль ее понимается ошибочно. Поэтому мы должны быть уверены, что когда мы, православные, в XXI веке рассуждаем о биоэтических проблемах, мы не повторяем ошибки западного христианства XII и XIII веков. Это означает, что когда мы задаем вопрос, насколько этично клонирование, мы должны сначала задать вопрос, а какое вообще место в брачной жизни, согласно христианскому вероучению, занимает воспроизводство потомства. Для этого мы должны будем обратиться назад и посмотреть на то, как святые отцы понимали отношения между сыновьями и дочерями Адама и Евы.

Православное христианство располагает большим количеством источников, в которых рассматриваются современные биоэтические проблемы. Так, например, отцы Церкви были предельно ясны в вопросе о самоубийстве и эвтаназии, запретив совершать и то, и другое. А в древнем мире самоубийство и эвтаназия были широко распространены. Следовательно, у нас, православных, уже есть представление о понятии «хорошая смерть», а потому разрабатывать какое-то новое понимание у нас нет необходимости. А вот Запад как раз должен был выработать это новое понимание, поскольку стремился к некой этике вне Христа. На Западе хотели сделать логически возможной переоценку христианской этики, а для доведения этого до конца нужно было создать какую-то новую этику, фундамент, идеологию, независимую философию. В конечном итоге эта теория обязана была диктовать людям, что делать аборты — правильно, что самоубийство с помощью врачей — правильно, что соглашаться с эвтаназией — правильно. Но первые тысячу лет христианства ясно признавалось, что все вышесказанное — достойно порицания. Чтобы создать новую этику, поддерживающую аборты и суицид с помощью врачей, светская культура должна была породить извращенное понимание воспроизводства человека и смерти. Поэтому я называю современную биоэтику плотью от плоти светской культуры. Сейчас эта культура стремится стать глобализированной культурой, основой для общественной политики в рамках всего мира. Этот сильный поворот к светскому ракурсу культуры со своей собственной биоэтикой явно смещает центр тяжести от Бога к индивиду. В результате этого процесса обособляющийся от Бога индивид полагает смысл своего существования в свободе, равенстве, удовольствии и личном удовлетворении. К тому же четыре столпа глобализированной этики и биоэтики составляют мощную основу обмирщенного представления об автономии, равенстве, удовольствии и личном удовлетворение индивида или самореализации.

В одной из наших бесед профессор Георгиос Мандзаридис сказал нам, что биоэтика строится на определенных принципах: автономности индивида, доброте, избегании причинять вред и боль и справедливости. Насколько соблюдаются эти принципы?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Не существует единой светской биоэтики, но есть множество ее вариантов, подобно тому, как бесов в известном выражении был легион. Даже если бес хочет сделать что-то, со своими подельниками он все равно не может работать для достижения одной цели. Так нет и одной лишь светской биоэтики. Биоэтика, о которой говорит профессор Мандзаридис, весьма своеобразна, являясь одной из многочисленных сект светской биоэтики. Говорят еще о какой-то всемирной этике и всемирной биоэтике. Не существует лишь одной светской этики, как не существует лишь одной светской биоэтики. Вместо этого есть множество ответвлений светской биоэтики, которые конкурируют между собой за преобладание над другими ответвлениями, в чем-то неверными с собственной точки зрения.

Четыре принципа биоэтики, о которых рассуждает профессор Мандзаридис, были первоначально сформулированы в книге, опубликованной в 1979 году Томом Бичампом и Джеймсом Чилдрессом. В своем труде[10] они выдвинули четыре основных принципа: уважение автономности пациента, «твори добро», «не навреди» и справедливость. Другие специалисты в области биоэтики выдвинули другие принципы. Бичамп и Чилдресс предложили рассматривать биоэтику в светской, постхристианской перспективе. Но сегодня многие, даже светские люди согласны с тем, что предложенные этими исследователями принципы не работают. Вы только представьте себе, что поняли бы какой-нибудь коммунист, сторонник свободного рынка и либеральный республиканец под тем, что Бичамп и Чилдресс предлагают в качестве основного значения принципа справедливости. Ссылаясь на этот принцип, они бы поняли лишь одно, что не согласны друг с другом, поскольку в целом у них разное ощущение справедливости. Бичамп и Чилдресс надеялись продвигать такие принципы, с которыми согласятся все, чтобы любой мог прибегать к некой общей этике. Подобная стратегия оказалась неприменимой. Авторы описывают обязательства лишь одной из светских групп. Это один из вариантов светской формалистической этики. Есть также и те, кто поддерживают точку зрения, что биоэтика, основанная больше на нравственных принципах, чем на добродетели, не эквивалентна нравственному долгу. Прочие виды светской биоэтики пытаются предложить светский вариант католического казуального подхода при принятии нравственных решений. Современная светская биоэтика похожа на протестантскую этику. Существует такое разнообразие в вариантах светской биоэтики, сколько существует протестантских сект и протестантских этик. Все это и привело к тому, что предложение Бичампа и Чилдресса оказало такое значительное влияние.

В этом новом технологическом духе проглядывает своего рода научный фундаментализм — мнение, будто наука всесильна и у нее есть ответы на все вопросы. Можно ли контролировать этот взлет технологии и стремительных изменений в науке? Ведь человек, который не движется к совершенству обожения, в итоге ищет нечто другое в качестве замены, и таким образом стремится к совершенству с помощью науки и техники.

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Нужно обратить внимание на три момента. Первый, самый общий: если я не знаю о том, что мир есть творение, что существует Создатель, что свершилось Воплощение и будет Последний Суд, то в результате я буду скитаться в этом мире без компаса. Я не знаю, для чего и откуда произошел этот мир, не знаю, в каком направлении движется мировая история или человечество, наконец, я не в состоянии ничего познать с полной уверенностью. Эта неразбериха особенно усиливается после эпохи постмодернизма, когда все события превращаются в свою интерпретацию. Из различных видов интерпретаций и рождается постмодернистский плюрализм. Подобное дробление можно рассматривать как попытку избежать действительности и такого трудного вызова себе как послушание Богу. И, правда, трудно оказывать послушание Богу. Мне, чтобы быть хорошим супругом, необходимо жить интересами своей супруги. Вместе с тем я могу поехать на Афон, и она мне ничего не скажет, пока я нахожусь здесь. Бог требует от человека послушания двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. С этой точки зрения Бог — более требователен, чем любой наш знакомый. Поэтому люди хотели бы забыть Бога, ведь в итоге Он требует от нас всего. В конечном итоге, многие из тех, кто скитается в этом мире, не имея ясного ориентира, чувствуют себя счастливыми в этом своем состоянии — по крайней мере, в данное время.

Второй момент: если в начале XX века многие и думали, что наука может задавать направление сама себе, то сегодня все больше людей приходят к признанию того, что благодаря науке они обладают огромной силой, хотя при этом отсутствует ясное представление, как использовать эти силы. Существует научный фундаментализм — в том смысле, что многие признают в качестве единственного источника знания опыт, получаемый через ощущения. Они не признают духовный опыт, опыт Бога, лежащий в основе православного христианства. Они хотят забыть, что мы призваны ходить с Богом, как с другом, подобно Еноху[11] и Ною[12]. Вместо этого они хотят быть рабами стихий мира сего, по выражению Апостола Павла[13]. Многие сегодня понимают, что наука не может открыть смысл жизни, и поэтому вместо обращения к научному фундаментализму все больше и больше привлекают в качестве авторитета собственное мировоззрение. А мы, православные христиане, настолько радикальны, что говорим людям — все превосходящее нас принадлежит к области веры, к которой относится и то, каким образом человек выстраивает свою жизнь. К примеру, то, что человек - православный, намного важнее чем то, что он - хороший врач. Постмодернистское хвастовство, заставляющее задавать направление своей жизни через множество мировоззрений, рождает экуменизм, отрицающий существование Единой, Истинной Церкви.

И третий момент: когда кто-нибудь пытается поставить под контроль новые технологии, ему сразу выдвигают множество требований о соблюдении «прав», которые, естественно, не основаны на глубоком понимании вселенной. Вместо этого они зависят от различных отдельных представлений о благе и прогрессе. В результате люди, живущие в современной светской культуре, по-человечески уклоняются от своего истинного предназначения, «теряются» в этом мире. Поэтому я не могу себе представить, что новые технологии можно поставить под эффективный светский этический контроль. Упаси Боже!

Сегодня некоторые отмечают слияние культур, другие же говорят об их столкновении, но в любом случае все идет к созданию единой глобальной культуры. А какова роль в этом процессе этики и биоэтики, о которых мы сейчас говорим? Говорят, что этика, возникающая из этого процесса, есть нечто оторванное от христианства ­­- так ли это на самом деле?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Я думаю, весьма важно подчеркнуть светский характер той этики, которая была разработана на Западе. То, что произошло в результате Просвещения, Французской революции и объединения Наполеоном Европы в одно государство, произвело на свет европейскую культуру, которую Европа и Северная Америка пытаются экспортировать миру. Безусловно, в этой светской конкуренции есть серьезные конкуренты, в лице, например, магометанства. Многие прогнозировали, что до 60-х годов прошлого века мусульмане обмирщатся. На самом же деле многие из них нисколько не обмирщились. Оказалось, что прогнозировать судьбу культур - весьма нелегкое занятие. Существует западный секуляризм, уходящий корнями, во-первых, во Французскую революцию и правление Наполеона, а во-вторых, имеющий определенные истоки в Американской революции, по крайней мере, там, где это касается идей Томаса Джефферсона. Благодаря всему вышеперечисленному возник сложный коллаж идей, о котором можно было бы говорить как о североамериканском/европейском светском этосе. И у этого этоса есть настоящие конкуренты. Одним из серьезных конкурентов является мусульманское религиозное возрождение, благодаря которому пропасть в 2005 году увеличилась намного больше, чем это предсказывали в 1965 году.

Есть очень интересная книга Самюэля Хантингтона «Столкновение цивилизаций», в которой автор описывает различные цивилизации и среди прочих упоминает православную цивилизацию. В этой работе Хантингтон говорит о западной, латиноамериканской, африканской, исламской, китайской, индуисткой, буддистской, японской и православной цивилизациях. Он признает разнообразие существующих точек зрения даже в их совокупности. Неясно только, сблизятся ли эти цивилизации или будут и в дальнейшем развиваться порознь. Интересен факт, что в Китае сейчас есть энтузиасты, желающие сохранить конфуцианскую мысль и избежать американского секуляризма. Подобные тенденции наблюдаются и в Японии. С точностью прогнозировать будущее я не могу, хотя представляю себе, что столкновений будет намного больше, чем того ожидают люди. Нужно также отметить, что цивилизации более уже не разграничиваются по географическому признаку, они взаимно перекрывают друг друга часто в той же самой местности. Эти цивилизации принадлежат людям, которые уже более не связаны с одним местом. Я православный, Брайан - тоже православный, есть православные китайцы, а есть православные японцы, есть православные и в Бразилии. Мы имеем дело с цивилизацией, которая превосходит политические границы. Так, например, есть существенная разница между тем, чтобы быть греком и быть православным. Все больше и больше быть греком и европейцем означает нечто весьма отличное от того, чтобы быть православным. При всех этих изменениях мы должны воспитывать подлинное общество, каковым является общество людей, подчиняющих ум духу отцов. Мы должны пригласить людей к участию в цивилизации, не принадлежащей ни какой-либо конкретной стране.

Мы можем многому научиться у ортодоксальных евреев. Они сохраняют свою чистоту в диаспоре, со всей серьезностью относясь к тому, что они ортодоксальные евреи. Мы сможем выжить только в том случае, если будем учить своих детей так, как учат своих детей ортодоксальные евреи. Они учат, что те должны быть евреями-ортодоксами двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Мы же должны учить своих детей, чтобы они жили как в миру как «странники». Если наши дети соблюдают посты и молятся по-настоящему, тогда они будут другими - будут пришельцами в чужой земле. Мы должны сосредоточить наш интерес на нашей общей православной культуре. Есть одно такое очень светское выражение: «кровь - гуще воды». Мы же должны добиться совершенно противоположной цели - того, чтобы «вода была гуще крови». Вода крещения должна порождать общество более сплоченное, более выносливое, чем общество, основанное на крови, семье, нации.

А сейчас нам бы хотелось перевести беседу в более узкую плоскость. Что же такое клонирование и эмбриональные стволовые клетки?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Это один из самых сложных вопросов, его можно рассмотреть с трех различных точек зрения. Я попробую рассказать обо всех трех.

Для начала о том, что касается этики забора эмбриональных стволовых клеток. Мы, православные христиане, знаем, что их получение, при котором умерщвляются эмбрионы, непозволительно. С этим все ясно, потому что мы знаем, что не можем убивать взрослого человека из-за его органов. Следуя той же самой логике, мы не можем убивать ребенка, даже если речь идет о младенце в утробе матери. Если мне требуется пересадить печень, я не имею права никого убить, чтобы забрать у него печень. Также я не могу убить и эмбрион, чтобы получить стволовые клетки. Стволовые клетки есть, конечно, и у взрослых, но это уже совсем другой вопрос. Мы можем пойти по пути извлечения необходимых стволовых клеток у нас самих. Здесь мы должны проводить различие между полноценными стволовыми клетками, которые равноценны эмбриону и могут развиться в любую клетку тела, и полноценными стволовыми клетками, которые могут развиться лишь в определенные клетки, как например нервная ткань. Есть хорошие данные, которые показывают, что в будущем мы сможем получать полноценные клетки от самих себя.

Наконец, стоит вопрос о стволовых клетках уже умерщвленных эмбрионов, и это вопрос содействия злу. Представьте себе, что мне необходима печень, а какой-то преступник стреляет в человека, и я получаю печень убитого. Если бы я не нанял преступника, чтобы тот стрелял в человека, то мог бы я получить эту печень? Можно ли использовать эмбриональные стволовые клетки, если кто-то другой убил эмбрион? В общем да, если это использование не подстегивает к другим убийствам и не ведет к соблазну.

А вот вопрос клонирования в этическом отношении понять просто. Как отмечает святитель Иоанн Златоуст в своей двадцатой беседе на Послание к Ефесянам, нам непозволительно воспроизводить потомство в одиночку. А клонирование как раз и есть способ воспроизведения человеком самого себя без участия другого. Человеку определено было воспроизводиться через плотское соединение Адама и Евы, так что любой плотской союз вне брака, как сказал Христос, есть неприемлемый способ воспроизводства. В браке мы становимся «единой плотью»[14] для рождения детей.

В чем отличие терапевтического клонирования от воспроизводственного?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: С помощью терапевтического клонирования создается эмбрион для получения «запчастей». А при воспроизводственном клонировании вы создаете эмбрион для того, чтобы родить ребенка.

А может ли иметь место терапевтическое клонирование, если не создавать или, по крайней мере, не уничтожать эмбрион?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: В обычном понимании термина «клонирование» - нет.

Осуществлять забор стволовых клеток у взрослого также трудно в этическом отношении, как и у эмбриона?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: У взрослого не может быть бластулы, кроме как если кто-то не произведет ее. Но у терапевтического клонирования, кроме этического подхода к эмбрионам, есть и другие этические дилеммы, имеющие отношения к взрослым. Основной задачей является стяжание того духа, отношения и взгляда, о которых рассуждает Василий Великий в своем ответе на 55-й вопрос (имеется в виду одно из правил «Большого Аскетикона» - прим. ред.). Но если человек отчаянно стремится сохранить свою жизнь, то другой человек под влиянием этой страсти будет делать все, чтобы первый получил эмбриональные стволовые клетки и отсрочил смерть. В подобном случае цель, которой является вечная жизнь, забывается.

Как вы думаете, возможно ли осуществить клонирование человека, подобно тому, как клонировали животных (к примеру, десять лет назад овечку Долли)?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Да. Тем не менее, с клонированием, как оказалось, проблем намного больше, чем думали первое время, и еще большие трудности, чем при клонировании овец, возникают при клонировании приматов. Клонированная овца Долли страдала от преждевременного старения, то есть у нее были серьезные проблемы, да и в целом ее нельзя было назвать здоровой овцой. Уже сейчас есть много данных, говорящих о том, что, по всей видимости, проблемы у детей, рожденных с помощью экстракорпорального оплодотворения, будут только возрастать. Это проблемы утилитарного характера, поскольку они заостряют внимание лишь на последствиях. Суть же в том, что клонировать человека, возможно, и получится, но это будет намного сложнее, чем об этом думают сейчас люди. Если изучить историю исследований, в результате которых появилась на свет Долли, то можно убедиться, что до того, как это случилось, проводилось очень много испытаний, но даже и после них Долли не была здорова в той же степени, как другие овцы.

Если клонирование человека удастся, как вы полагаете, допустит ли Бог, чтобы это существо имело человеческую душу? Важно также подчеркнуть, что рождение клона не будет творением из ничего (ex nihilo).

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Я человек грешный, не богослов (смеется), но я не вижу никакой причины, по которой клонированный человек не может иметь души. Бог позволяет нам зачинать детей вопреки Его закону, незаконно, вне брака, и «незаконные» дети имеют душу. Бог позволяет нам грешить и жить с последствиями греха. Многие в светском обществе пытаются представить клонирование как огромную проблему, не понимая, в чем же она состоит на самом деле - а проблема в том, что вся сексуальная жизнь и воспроизводство потомства должны иметь место между супружеской парой.

Расшифровка генетического кода сегодня в значительной степени продвинулась вперед, и мы уже способны производить некоторые вмешательства в гены. Что Вы думаете по этому поводу?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Что касается генной инженерии - существуют некоторые абсолютные ограничения, некоторые общие этические руководства, и, естественно, необходимость продолжать исследования в таком направлении, чтобы причиняемый ущерб никогда не превышал бы извлекаемой пользы. Адам был наделен огромными силами, большую часть которых он употребил во зло. Но использование этих сил ради здоровья и лечения болезней является в целом движением в верном направлении. Однако что мы сделать никак не в состоянии - так это поменять тело, воспринятое Христом, поскольку Воплощение - событие даже большей важности, чем творение мира. Таким образом, тело, которое воспринял Христос, должно оставаться таким же и до тех пор, пока не узрим Его в День Судный. Мы также не можем устранить различия между мужским и женским полом. Вот это и есть абсолютные ограничения.

Если кто-то, исходя из этих ограничений, с осторожностью воспользуется генной инженерией, чтобы вылечить болезнь, то это вмешательство нужно понимать, как разновидность хирургического вмешательства в очень небольшом масштабе. Но даже и в этом случае нужно быть внимательным. Василий Великий предупреждает: использовать медицину можно, но только в том случае, если она не становится просто трудами, возведенными в абсолют, и не превращается в идола[15]. Если, следуя этим ограничениям и представлениям, мы сможем исправить генетические несовершенства, которые сегодня вводят в соблазн убивать нерожденных младенцев, то это может пойти только на пользу. Также необходимо отметить, что мы уже используем генную инженерию, например, для производства инсулина, которым пользуются даже монахи. Почти весь инсулин в мире производится генетическим способом.

Как генная инженерия могла бы помочь младенцам, которые во время периода внутриутробного развития заболевают такими болезнями как болезнь Хантингтона или синдром Дауна?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Люди часто подвергаются искушению убить своего ребенка в утробе, если он имеет телесные недостатки. Дети с синдромом Дауна испытывают проблемы лишь из-за того, что у них вместо двух хромосом одного типа (21) три таких хромосомы. Если бы можно было убрать одну из этих трех копий 21-й хромосомы, тогда, вероятно, ребенок родился бы здоровым. Возможно, в отдаленном будущем генная инженерия и устранит соблазн умертвить нерожденного ребенка. Следуя той же самой логике, мы могли бы подойти и к лечению хореи Хантингтона. Хорея Хантингтона - генетическое заболевание нервной системы, которое проявляется уже в процессе взрослой жизни и за которое отвечает один ген (хотя существуют некоторые разновидности). Если бы мы смогли узнать, как остановить проявление гена, вызывающего болезнь Хантингтона, то это было бы очень полезно.

Переходим к вопросу об абортах, о которых вы уже писали в своей статье для журнала «Пемптусия». В ней вы упомянули приблизительное количество абортов в год по всему миру - порядка 50 млн., а это число, равное количеству населению всей Франции. Как вы полагаете, почему люди стали так легко решаться на аборт, причем используя при этом вводящий в заблуждение термин «терапевтическое прерывание беременности»?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Ваш вопрос очень важен по многим причинам. Мы можем поддаться соблазну говорить о том, что произойдет лишь через много лет, и так забыть о наших сегодняшних серьезных грехах. Клонирование человека может не случиться еще 10-15 лет, но распространенная практика абортов является одним из величайших соблазнов нашего времени. Этот вопрос касается любой замужней женщины. В самом деле, ведь каждая женщина, имевшая половой контакт, может забеременеть. В условиях секулярной цивилизации многие живут невоздержанно, и аборт имеет большое значение для светской модели поведения и связанного с ней образа жизни. Эта модель поведения, как можно заметить, идет от желания все большей и большей роскоши, так что люди откладывают брак, чтобы успешно заниматься карьерой, хотя в то же время хранить целомудрие они не способны. Мужчины и женщины были созданы для раннего брака. Мои прабабушки вышли замуж в шестнадцать лет.

Монах: моему дедушке было 36, когда он стал дедушкой.

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Очень сложно при нынешней гиперсексуальной культуре ждать до тридцати лет, чтобы жениться, оставаясь при этом целомудренным. Для этого нужно прилагать серьезные усилия, а большинство людей этого делать не желают. Следствием такой одной из основ современной модели сексуального поведения стала доступность абортов. Подобная модель позволяет жить со всей роскошью, откладывать брак и, наконец, иметь сексуальные отношения, не заботясь об обязательствах, накладываемых рождением ребенка. Люди при этом могут стремиться к удовольствию и случайным связям, а ребенок, который мог бы быть зачат, не будет препятствовать их самореализации, то есть карьерным планам и прочим программам. Аборт занимает ключевое положение в светской модели поведения, являясь ее неотъемлемой частью.

Лечение извращенного сознания этой культуры заключается не только в том, чтобы говорить, что аборт - это плохо (хотя это и в самом деле очень плохо). Кто-то сначала должен подвести людей к таким рамкам, через которые они смогли бы разглядеть свою ошибку - то, что они живут нехристианской жизнью. Они должны понять, что означает правильно пользоваться своим сексуальным инстинктом, вне зависимости от того, станут ли они монахами или будут жить в браке. Они должны понять, что брак является призванием к воспитанию детей, а не к обладанию двумя источниками доходов для удовлетворения многочисленных потребностей роскошной жизни. Нужно вести жизнь аскета. В центре проблемы абортов находится не какой-то сложный биоэтический вопрос, а весьма старый вопрос о применении аскетического воздержания против дурного использования своих сил и борьбы за то, чтобы направить эти силы правильно. Для этого нужен какой-то ясный ориентир в мире. Возвращаясь к основному вызову светской культуры, приходится признать, что она уже неспособна знать отдаленные цели человечества и мира.

В силу радикального обмирщения западной цивилизации обычная медицинская практика дошла до того, что аборт стал обычной частью нашей жизни и медицинского ухода. Супругу Брайана, мою дочь Христину ее лечащий врач спросил: «Хотите, я проведу обследования, чтобы проверить, нет ли у вашего ребенка каких-нибудь отклонений?» (речь идет о дородовом диагнозе). На что она ответила: «А для чего вам понадобились такие исследования? Вы хотите вылечить ребенка?» Тот сказал: «Нет». На что Христина заметила: «Тогда это означает, что вы хотите убить моего ребенка, ведь так?». Врачу это очень не понравилось, и он больше ничего не стал спрашивать. Нужно рассказать женщинам о том, что западная цивилизация будет представить им желанной саму возможность аборта, убийства их ребенка, чтобы они стали считать его одним из путей лечения. Дородовой диагноз и выборочный аборт им представят как нечто основополагающее в рамках правильного отношения к родительской ответственности.

Лекарство от подобных извращенных теорий находится внутри сердца. Человек уже в раннем возрасте должен решить, как он, мужчина ли, женщина ли, собирается жить. Человек должен выбрать, собирается ли он стать монахом или жениться, и затем ему следует осуществить свой выбор с как можно большей серьезностью. Для православных христиан наша биоэтика является частью всего образа жизни, полностью обращенной к Богу. Мы не блуждаем бесцельно в этом мире. Конечно, это не означает, что я не поддамся искушению пойти ложным путем, но, по крайней мере, у меня есть карта, на которой указано и мое местоположение, и нужное направление. Мой духовный отец должен помочь мне прочесть эту карту и поддержать меня в моем обращении к Богу, что требует подвижнических трудов. Всю нашу православную биоэтику можно свести к тому, чтобы достойно приступить к Божественному Причастию. Наши этика и биоэтика ориентированы на Евхаристию. Если мы будем помнить это, то не забудем, что пытаемся поступать правильно для того, чтобы быть в общении со Христом. Повторюсь - у нас нет некой внешней этики, и, более того, саму правильность или неправильность поступков мы оцениваем с точки зрения того, позволяют ли нам подобные действия устремляться к Богу, приступать к Божественному Причастию. Вот это и является основой подлинно православной биоэтики, основой литургической, аскетической и евхаристической. Если мы будем так размышлять и помогать молодежи мыслить подобным же образом, то молодые люди станут пришельцам в чужой стране, подобно христианам первого века. Они будут знать, что отличаются от других, и что это хорошо.

Действительно, правильная позиция. Вчера вы говорили о гомосексуализме, а именно о каком-то законе в Канаде, которые запрещает даже публичное чтение того отрывка из Библии, где говорится о греховности гомосексуализма, и считает нечто подобное преступлением...

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Да, Канада представляет прекрасный пример того, насколько радикально отличается светская культура от православного христианства. С позиций светской культуры нас обвинят в сектантстве за исповедание веры в Бога как во Всемогущего Отца, а также если мы признаем за мужчинами главенствующую роль в семье и Церкви и осудим идею женского священства. Осуждая безнравственность сексуальных действий вне супружеского союза мужчины и женщины, мы будем выглядеть «гомофобами».

Чтобы выжить в подобных условиях, нам нужно воспитывать таких ученых, которые будут понимать, где находятся подлинные философы и специалисты по биоэтике. Подлинные специалисты по биоэтике есть там, где существуют люди, способные научить нас подвигу, способные дать нам ясно понять, как, несмотря на искушения светской культуры, осуществить правильный выбор в момент оказания врачебной помощи. Так, например, в Америке сформировалось Общество Православных Философов «София»[16], в рамках которого всегда проводятся встречи с подлинными философами - монахами. Они проходят в монастыре Святых Архангелов в пригороде Сан-Антонио. Мы, ученые философы, должны понять, что подлинная философия не в светском заведении, не в университете, а там, где мы пребываем в молитве. Наш манифест миру должен быть таким: существует лишь один Бог, Который есть истина, и Его Воплощенный Сын, Премудрость, Которого мы должны возлюбить, причем возлюбить Его всем сердцем, и уже через эту любовь возлюбить ближнего. Мы поможем людям не прибегать к абортам, к эвтаназии, которая используется все больше и больше, а также к поощряемому медициной самоубийству. Мы поможем людям узнать и вкусить подлинный смысл их жизни.

Наш старец[17] постоянно напоминает, что многие, а особенно современные отцы, говорили, что богослов не тот, у кого диплом и кто знает о Боге, но тот, кто знает Бога.

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Да, ваш старец прекрасно сформулировал это. В Средневековье на Западе поддались искушению рассматривать богословие прежде всего как научную дисциплину. Возникновение западных университетов, имевших в своем составе богословские отделения, изменило смысл понятия «богословие». В XIII веке, когда открывались университеты в Париже и Праге, философия изменилась до такой степени, что для познания Бога уже больше уже не требовалось очищать сердце. Вместо этого интерес все больше и больше стал проявляться по отношению к третьему объекту - к этике и богословию как интеллектуальным научным дисциплинам. Исходя из западного представления об этике и богословии, в Православии нет этики и богословия как чего-то третьего между нами и Богом. Наша этика и богословие - это наша связь с Богом.

Так было и в Византии: великих богословов и отцов Церкви называли философами, но отнюдь не теми философами, которые были оторваны от жизни в Боге и опыта.

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Именно так. О философии как о третьей стороне нас уведомляет третья статия Акафиста, в которой говорится, что Богородица «любомудрыя немудрыя» показала, «хитрословесные бессловесные» обличила и «ветия многовещанныя, яко рыбы безгласныя» показала.

Что касается эвтаназии - действительно ли она узаконена в некоторых странах?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Да, в Нидерландах и Бельгии. Эвтаназия включает в себя два основных элемента. Она одновременно предполагает и намерение убить, и некое действие или его отсутствие, которое закономерно приводит к смерти. Например, если бы кто-то из монахов подошел ко мне и сказал: «Герман, у меня болит голова, можешь дать мне аспирин?», я бы дал ему аспирин для того, чтобы у него прошла головная боль. Однако всегда сохраняется весьма небольшая возможность, что аспирин станет причиной его смерти. Каждый год множество людей умирает из-за того, что аспирин вызывает у них желудочное кровотечение. Давайте предположим, что вот сейчас ко мне придет мой злейший враг и попросит аспирин, а я дам в надежде, что это его убьет (знаю, что вероятность этого невелика, но надеюсь, что диавол мне поможет) (смеется). В таком случае я совершаю совершенно противоположное действие. Намерение определяет смысл действия. Таким образом, если больной испытывает очень сильные боли, и я даю ему морфин не для того, чтобы его убить, хотя и знаю о смертельной опасности - я не участвую в эвтаназии или его боли. Василий Великий говорит, что мы дает опиум тем, кто испытывает боль[18], хотя всегда есть опасность, что он приведет к смерти. Когда назначают лечение с целью проведения курса терапии, это не является активной эвтаназией, но действием, направленным на борьбу с болью.

Я также могу прервать лечение, но не для того, чтобы убить больного, а потому, что лечение ему надоело и приводит в отчаяние. Таким образом, если бы имело место конкретное вмешательство, которое очень раздражало бы больного и он не смог бы более выносить его, то груз лечения мог бы стать искушением, подтолкнувшим к совершению греха. Даже если бы он мог умереть, останови я лечение, сам факт прекращения лечения не являлся бы действием пассивной эвтаназии.

Давайте рассмотрим тот случай, когда у больного серьезная форма рака. Если в продолжение лечения страдания больного только усиливаются, а врач боится, что больной придет в отчаяние, по согласию с больным он может прекратить лечение. Это не будет пассивной эвтаназией.

Врач прекращает лечение не для того, чтобы убить больного, иначе бы это было пассивной эвтаназией, которая сегодня широко распространена. В светском обществе никто не спрашивает о намерении врача или больного. Лишь немногие задают вопрос, прекратится ли лечение из-за того, что больному тяжело его переносить морально, или же из-за того, что больной желает умереть. В кругах светских специалистов по этике в 70-80 годы имела место широкая дискуссия об особой роли намерения в этике. Сейчас пассивная эвтаназия стала приемлемой, так что существует попытка смешения между пассивной эвтаназией и отказом предложить лечение во избежание морального вреда для больного.

Нужно не только отделить пассивную эвтаназию (намеренное прекращение поддерживающей терапии с намерением умертвить пациента), от активной (действия, которые влекут за собой смерть). Нужно также отличать добровольную эвтаназию от недобровольной и невольной. Добровольная эвтаназия имеет место в том случае, когда больной просит, чтобы его умертвили, недобровольная - когда больного умерщвляют вопреки его желанию, чтобы положить конец страданиям, а невольная - в случае с недееспособным пациентом, если, по мнению врача, тот хотел бы, чтобы у него отняли жизнь.

Только добровольная и невольная эвтаназии разрешены законом. Кроме того, во многих законодательствах позволяется третьему лицу дать больному средства для прекращения его жизни.

Так это самоубийство!

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Да, ассистируемое самоубийство имеет место, когда кто-то предоставляет другому средства для совершения самоубийства. В применении к эвтаназии ассистируемое самоубийство - это когда убивают больного. Нидерланды движутся сейчас к тому, чтобы разрешить применение эвтаназии по отношению к младенцам, то есть своего рода разновидность детоубийства. Подобное поведение можно ожидать в каком-нибудь языческом обществе, потому что языческий мир, которому наследовало христианство, допускал убийство детей. С каких пор мы превратились в общество язычников? Ассистируемое врачом самоубийство является в настоящее время законным в штате Орегон, а также в Швейцарии. Многие едут в эту страну, чтобы уже не вернуться. Ассистируемое самоубийство также, по всей видимости, законно в Германии, но в нем не участвуют врачи. Очень скоро ассистируемое врачом самоубийство разрешат в большинстве стран, и возможно, в большинстве штатов США. Особую скорбь вызывает то обстоятельство, что в Бельгии и Голландии в больницах, принадлежащих католической церкви, разрешена эвтаназия. Налицо активное содействие злу. Я разговаривал с одним человеком, работавшего в качестве специалиста по биоэтике, как он сам себя называл, в одной из католических больниц. Он сказал, что там никогда не практикуется невольная эвтаназия, а только добровольная. Тем не менее, в государственных больницах практикуют и тот, и другой вид. Есть подтверждения тому факту, что в вышеупомянутой католической больнице пациентов сначала причащают, а потом убивают.

Возьмем пример престарелого человека, который пребывает в коме, и мы знаем, что он умрет, если, конечно, не произойдет чуда. Он подключен к специальному аппарату, позволяющему ему жить, но эта процедура стоит очень дорого. Семья не знает, что делать. Они боятся, что если отключить его от аппарата, это будет эвтаназия. А вы что думаете по этому поводу?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Подобные решения следует принимать, строго следуя святоотеческому духу. Когда Василий Великий в 55-м вопросе рассматривает данную тему, он рассуждает о том, как далеко должно простираться использование медицинской помощи[19]. Речь идет не о том, можно ли ее прекратить, но о том, можно ли ее использовать. Святитель отвечает на последний вопрос утвердительно, но затем приводит условия, при которых это невозможно. Он подчеркивает, что медицина тогда для нас неприемлема, когда она превращается в самоцель. Если каждый из нас будем прилагать все усилия только для того, чтобы любыми средствами сохранить материальную жизнь, свою собственную или своих ближних, тогда наш подход к медицине неправилен, потому что мы делаем из нее идола. Как я уже заметил, если в результате несчастного случая я потеряю способность ощущать, медициной нужно воспользоваться, чтобы эту способность восстановить, а затем покаяться в грехах и причаститься Пречистых Тайн. Но после того как я восстановил способность чувствовать, медицина может очень часто направлять меня по ложному пути. Поэтому намного лучше было бы те же самые средства, которые расходовались на меня, направить на помощь бедным, в православные миссии в Африке и Индии. Эвтаназия является эвтаназией только тогда, когда мы действуем, либо, наоборот, бездействуем с намерением отнять жизнь. Если мы действуем с целью контролировать боль (даже если это каким-то образом увеличит опасность смерти), поскольку под воздействием сильных страданий люди могут отчаяться и согрешить, и если мы прекращаем лечение, поскольку оно может нанести вред духовной жизни больного, тогда в своих действиях мы руководствуемся долгом духовно оградить больного. Но в любом случае есть опасность потерять всякое сострадание в вопросе сохранения жизни. Именно это происходит в эпоху развитой технологии, когда мы склонны подменять нашу веру в Бога верой в технологии. Технологии могут нас сбить с толку, а одним из величайших идолов нашего времени является именно медицинская технология. Я предполагаю, что православные в Греции дают, по крайней мере, десять процентов своего дохода Церкви. В США на медицинское обслуживание мы даем один доллар из семи, 14% национального дохода, а немцы - один из десяти евро. Если в Греции отдают от десяти до пятнадцати процентов своего заработка на Церковь, то можно сказать, что медицина для этой страны не является большим идолом. Но если денег на медицинское обслуживание греки станут тратить больше, чем жертвуют Церкви, то медицина может стать некой всеохватывающей страстью. Мы уже редко строим большие кафедральные соборы, но все чаще - огромные медицинские центры.

Какова православная позиция в вопросе о «смерти мозга»?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Святитель Григорий Палама, рядом с новой часовней которого мы сейчас находимся, говорит, что не существует учения о том, какой орган является главным по отношению к различным функциям нашего организма[20]. Он сказал, что решать, какой орган является центральным, может только медицина. Я согласен со святителем. Когда мы говорим о сердце на языке богословия, то имеем в виду нашу душу, а не плотской орган. Мы знаем, что у людей могут быть и искусственные сердца, но они также будут грешить или обращаться к Богу.

Позвольте, я покажу вам на одном условном, страшном примере, почему именно головной мозг, а не сердце, является основой для жизни в этом мире. Жил один очень светский человек по имени Антуан Лоран Лавуазье (1743 - 1794), который дал определение тому, что такое кислород. Во время Французской революции 8 мая 1794 года он был обезглавлен. Будучи светским ученым, перед казнью он попросил своих друзей засечь время, в течение которого он будет открывать и закрывать глаза после того, как его обезглавят. А сейчас представьте себе, что голову ему отрубают не в 1794, а в 2005 году, и у него есть друзья. Как только ему отрубают голову, они вставляют в отрубленные вены и артерии эластичные трубки и подсоединяют их к искусственному сердцу. Голову же до того как он перестанет открывать-закрывать глаза, быстро увозят из города. Кровь продолжает течь, но он еще способен общаться с окружающими, открывая-закрывая глаза. Другие друзья подключают его тело и отвозят в другой конец города. Так у них тело в одном конце Парижа, а голова - в другом.

Естественно, мы рассуждаем условно?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Конечно. Но сейчас такое вполне могло быть возможным. Робеспьер (1758 - 1794), который захотел бы убедиться, что Лавуазье мертв, послал бы своих людей, чтобы его убить. А в каком случае они бы его убили? Когда стреляли бы в сердце, или когда в голову? Думаю, что в голову. Иначе получится, что просто стреляешь в тело, но глаза на другом конце Парижа еще открываются и закрываются, задавая вопросы: «А Лавуазье отрубили голову? Мне не терпится: надеюсь, что никто не спасет свою голову» (смеется), «А он еще жив?». Мы понимаем головной мозг и плотское сердце эмпирически. Итак, я думаю, что очень важно, чтобы до того, как объявить, что человек мертв, головной мозг умер полностью. Если головной мозг умер полностью, тогда человек уже не принадлежит более этому миру. Тем не менее люди всеми силами желают заполучить различные части тела и органы для пересадки. В некоторых американских клиниках не дожидаются смерти мозга. Ждут, пока больной будет отвечать критериям донора, «у которого не бьется сердце». А это означает, что головной мозг не умер, просто сердце перестало биться, и человека теоретически можно было бы оживить. Головной мозг может еще функционировать. Это может быть одним из видов убийства.

На чем должна основываться наша уверенность в том, что головной мозг мертв?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Мы можем быть уверены, когда именно мозг как орган уже поражен, поскольку это можно определить в рамках классических критериев для полной смерти мозга. Но согласно критериям для доноров, у которых не бьется сердце, он может и не умереть. Поэтому я весьма обеспокоен использованием такого определения.

Возможна ли полная трансплантация сердца?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Да. Проведено множество таких пересадок.

А сколько лет потом живут эти люди?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Многие жили больше десяти лет. Сейчас успешный исход намного выше в процентном отношении, чем раньше. Медицинский факультет Байлора был одним из первых заведений, где проводили пересадки сердца. Я видел много больных с пересаженным сердцем. Реально изменило ситуацию лекарство под названием циклоспорин, которое помогает ограничить тенденцию тела отторгать трансплантированное сердце, потому что в самом начале реакция организма на чужой орган[21]представляла довольно серьезную проблему. Но лекарство циклоспорин заметно увеличило процент успешных трансплантаций.

Известно некоторое беспокойство по поводу того, что вместе с трансплантируемым органом реципиенту каким-то образом якобы могут передаться черты характера донора. Вам когда-нибудь приходилось слышать о таких случаях?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Всякие истории можно услышать, и я слышал многие наподобие этой. Но чтобы мне лично знать такого пациента - нет. Я разговаривал со своими близкими друзьями-профессорами, которые проводят трансплантации сердца, но и они отвечали отрицательно.

Брайан[22]: Вы знаете фильм «Малышка на миллион»?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Брайан, ты знаешь, что я редко смотрю фильмы и вообще включаю телевизор.

Брайан: Это был такой успешный фильм с Клинтом Иствудом об одной девушке, которая начала заниматься боксом и стала профессионалом. Жизнь ее полностью изменилась, и если раньше она не получала ничего, то потом стала зарабатывать огромные деньги. Но однажды во время одного боя у нее ломается шея, и ее полностью парализует. В оставшейся части фильма речь идет о нравственной дилемме, стоящей перед ее тренером: нужно ее убить или нет, потому что она не может пошевелить ни одной частью тела, а потому сама покончить с собой не может. Фильм героизирует поступок тренера, который набрался мужества, чтобы убить эту девушку. Мое внимание также привлек тот факт, что с этой дилеммой тренер продолжает ходить к одному католическому священнику, и в конце концов тот говорит ему - убирайся отсюда, не приходи завтра в церковь, так что тренер сам принимает решение и убивает девушку.

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Брайану известно о том, с чем мы столкнулись в папских университетах. Я спрашивал тамошних врачей об их отношении к эвтаназии, и приблизительно 30% из них высказались «за». Как я уже отмечал, эвтаназия становится на Западе частью светской культуры. Наши подходы к медицине будут отличаться. Представьте себе, что я иду от медицинской школы Байлора к университету Райса. И в тот момент, когда я невнимательно перехожу дорогу, меня сбивает огромный грузовик, подбрасывает в воздух, и, приземлясь, я оказываюсь в отделении интенсивной терапии одной методистской больницы. Шансов выжить у меня нет, но несмотря на это врачи прилагают все усилия. Меня подключают к трубкам, а когда спрашивают мою супругу, что со мной делать, она отвечает: «Поддерживайте в нем жизнь, попытайтесь привести его в чувство, а я приведу священника, чтобы его исповедал». Я использовал бы все средства, чтобы привести человека в чувство, чтобы он, а в данном случае даже я сам смог бы в последний раз исповедаться и причаститься Пречистых Тайн. Нужны мне после этого все эти трубки, чтобы придти в отчаяние? Нет, тогда можете прекратить терапию. Мы делаем это не для того, чтобы убить, вызвать смерть, а чтобы не превращать медицину в сверхзатратный процесс. Наш подход к медицине заметно отличается от подхода светского общества.

Конкретизируем наш предыдущий вопрос. Предположим, что есть человек, имеющий опыт Божественной благодати - нечто естественное, что в первую очередь касается души, но в то же время и тела. Отцы рассуждают о физическом сердце, которое играет в этом особую роль. Изобильное излияние Божественной благодати касается и физического сердца человека. Если это сердце будет пересажено кому-то другому, или если предположить, что мы берем сердце мусульманина и пересаживаем его христианину, то испытает ли реципиент при этом какое-то духовное воздействие? Сможет ли ум, как он определяется в отеческой традиции и отличается от помышлений, соединиться с этим новым сердцем?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Святых прославляют после их кончины, но и до последнего суда, до того, как они снова получат свои тела, они сохраняют ум и видят Бога. Мощи святителя Иоанна Сан-Францискского (Максимовича) находятся в кафедральном соборе, однако святой, как чистый сердцем, зрит Бога, переживает духовное присутствие Бога, но не физическим сердцем, а сердцем души. Поэтому, чтобы обладать умом, не нужно физическое сердце. Духовное наше сердце не зависит от физического. Еда, которую я съел здесь, в Ватопедском монастыре, медленно впитывается клетками моего сердца, и таким образом оно постоянно меняется. Моя душа способна преобразить этот телесный орган в «мое собственное сердце»[23]. Мы обладаем способностью одухотворять собственное тело, делать его своим до самой смерти. Мы придаем ему индивидуальность и делаем своим собственным. Говоря о трансплантированном сердце, мы тоже говорим об изменении, просто более резком.

Захотел бы тот, кто приобрел мир и сердечную молитву, трансплантированное сердце? Возможно, нет. Такое серьезное хирургическое вмешательство могло бы поколебать духовное состояние этого человека. 55-е правило Василия Великого полагает важные границы и указывает направление. В некоторых случаях монах не должен оставлять монастырь, даже если ему требуется медицинская помощь - то есть не оставлять то место, которое дарит ему сердечный мир. Так в одних обстоятельствах монаха нельзя принуждать поехать, например, в Салоники для лечения, а в других его бы заставили. Это из разряда тех вопросов, которые нужно отдавать на суд нашего духовного отца.

Мы знаем, что святые изменяют мир, поскольку умерщвляют свое «эго» и принимают Христа. Потому мы и почитаем мощи святых. Что касается переливания крови, то принять в себя кровь святого может оказаться большим благословением. У меня есть очень маленькая частичка ткани, принадлежавшей преподобному Герману Аляскинскому, которая просто касалась его. Но поразительно то, как святые, о чем мы знаем из Деяний Апостолов[24], могут преобразовывать вещество благодаря нетварным энергиям Бога. Что было бы, если преподобный Герман стал донором крови? Не знаю, я не обладаю необходимым рассуждением, но думаю, что было бы здорово, если бы святой дал свою кровь для переливания. Люди, которые пьют воду из колодца преподобного Германа, меняются к лучшему.

Но это может подействовать и противоположным образом?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Мир освящается благодаря нашему человеколюбивому отношению к ближним.

Я имею в виду, если донором был плохой человек?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Даже зло мы освящаем. Священник молится на литургии Василия Великого, чтобы по благости Божией зло претворилось в добро. Причина, почему Церковь молится, чтобы вырвать мир из рук начальника мира сего, чтобы последний (то есть мир) освятился. Мы благословляем все. Даже техасских коров можно освятить. Церковь призывает падший мир обратиться от зла и возвращает его к святости. Возможно, было бы неплохо освятить сердце, которое принимает реципиент от дурного человека. Церковь, несомненно, обладает силой с помощью благословения изгладить зло из сердца и крови любого грешника. Церковь, которая есть тело Христово, способна преобразовать все. Таким образом, когда священник находится рядом с больным, которому производится пересадка органа или переливание крови, он должен благословить и человека, и трансплантируемый орган. Возможно, я кажусь вам в каком-то смысле неестественным. У меня была катаракта, а теперь у меня стоят пластиковые линзы. Когда меня благословляет священник, благословляется все - второй Адам преобразует мир.

Святитель Григорий Палама говорит, что ум пользуется в качестве инструмента и сердцем.

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Верно.

Поскольку после пересадки больной будет пользоваться чужим сердцем, следуя той же самой традиции православного трезвенного делания, то на самом деле не важно, у кого взято сердце.

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Это абсолютно так. Мы усваиваем себе нашу материальную ипостась, как, например, это имело место в случае с моими пластиковыми линзами.

А сейчас мы хотели бы затронуть какую-нибудь конкретную биоэтическую дилемму, которая связана с искусственным оплодотворением. К примеру, допустим, что у супружеской пары нет детей, и она принимает решение прибегнуть к искусственному оплодотворению, в результате которого используются только две или три яйцеклетки, в то время как оплодотворяются все. Насколько это согласуется с учением Церкви, икономией и благословением духовного отца, исходя из того, что многие духовники дают благословение на подобную репродуктивную процедуру?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Искусственное оплодотворение включает способ воспроизводства, который полностью достигает поставленной цели, или, в данный момент, по крайней мере, не очень сильно отклоняется от нее. Исходя из того, что мы живем в раненом и греховном мире, зачастую самое лучшее, что может сделать наш духовник, так это помочь нам хотя бы подойти как можно ближе к идеальной цели, принимая во внимание наши страсти и немощи, когда ясно, что мы не сосредоточены на идеале. Люди часто объяты страстным желанием родить ребенка. Это желание может привести их к разводу и другим худшим поступкам, чем искусственное оплодотворение. Следовательно, духовник может позволить искусственное оплодотворение точно так же, как и в вопросе со вторым браком, который «не оправдывает ожиданий» Церкви. Тем не менее в духе церковной икономии такой шаг может быть благословлен. Но как вы отметили, при искусственном оплодотворении есть ограничения: все эмбрионы должны быть вживлены, а сперма должна браться у супруга. Несмотря на это, мы должны помнить, что есть такие вещи, на которые, принимая во внимание поврежденную человеческую природу, духовники дают благословение, а мы в свою очередь должны понимать, что не достигаем идеала и, следовательно, должны скорбеть об этом. Очень важно скорбеть о наших немощах.

Что касается доноров органов до смерти (например, если речь идет о пересадке почек) или после смерти, то апостол Павел говорит, что тело человека это храм Духа Святого[25] и нам не принадлежит. Иными словами, у нас нет никаких прав даже на наше собственное тело, ведь оно принадлежит Богу.

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Мы должны различать три вида случаев. Апостол Павел знает, что наше тело нам не принадлежит; вообще-то нам ничего не принадлежит. Мы даем то, что имеем, как дар Божий, и давать нужно с любовью. К чему бы я ни прилепился из того, что у меня есть, я буду осужден за это. А сейчас представьте, что (упаси Боже) один из моих внуков родился с нефункционирующей печенью. Мог бы я дать ему одну пятую своей? Может быть, и можно было бы отрезать часть печени. Такой дар был бы актом любви. Это было бы приблизительно похоже на то, как если бы я дал денег нищему. Если я думаю о деньгах, как о своей собственности, то это грех. Я должен дать другим свободу, когда в этом есть необходимость. Но естественно, есть то, что я не могу дать другим. Я не могу убить себя, чтобы дать органы своим внукам, но могу подвергнуть себя опасности ради своих внуков. Это хороший и благородный поступок. На отделении философии, где я преподаю, нас таких, верующих в Бога и полностью следующих традиции, только двое: я и один еврей. Он очень болен, и один из его сыновей дал ему свою почку, что является актом любви. Нам подобает участвовать в подобных поступках.

Также мы должны быть очень осторожны в отношении любого донорства органов, которое сделало бы невозможным для нас своевременные похороны - или, по крайней мере, нужно, чтобы оставалось достаточно членов тела для похорон. Существуют три причины, по которым важно, чтобы тело было предано земле. Во-первых: православное отпевание является таинством Церкви, и очень важно, чтобы мое тело погребалось с церковным благословением. Во-вторых, видя мое тело, люди, собравшись вокруг меня, будут за меня молиться. В-третьих, также важно, что когда люди видят, что я мертв, у них есть шанс поразмышлять, что в один не очень отдаленный момент на моем месте будут они сами. Именно поэтому хорошо, чтобы присутствовало тело, которое можно похоронить. Короче, есть серьезные причины сохранить тело или не дать произвести такие вмешательства, которые сделают похороны по существу невозможными. Но в вышеуказанных рамках помогать другим хорошо, становясь донором органов.

Во время войны в Сербии отмечалось, что некоторые быстро изымали органы у убитых людей, поставив, таким образом, это дело на рыночную основу, сделав бизнесом...

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Продажа органов могла бы быть идеальным решением, но страны второго мира сделают ее злом, худшим абортов. Сторонники гуманизма хотят считать продажу органов безграничным кошмаром, чтобы было видно, что сами они обладают нравственными принципами, хотя в то же время они ежегодно убивают 50 млн. нерожденных детей. Размышляя о продаже, а не о добровольной передаче своих органов, человек уклоняется с правильного пути приблизительно в той же степени, как и при использовании искусственного оплодотворения. Мы должны напоминать, что святые продавали себя в рабство, чтобы помочь беднякам. Если бы монах продал свою почку, чтобы помочь бедным, то это было бы священным актом любви. Если бы бедняк продал свою почку, чтобы помочь своей семье, то это также могло бы быть актом любви. Однако для мирского сознания подобные действия хуже, чем убийство нерожденных детей.

Последняя причина, которая подкрепляет мнение о том, что пересадка органов допустима - это то, что святой Косьма пересадил орган, взятый у цветного африканца европейцу. Если Церковь никогда не осуждала эту икону, то уж точно она не осуждала и пересадку органов[26]. Моя зять Брайан напоминает мне, чтобы я подчеркнул тот случай в Сербии, где людей, по всей видимости, убивали с целью забора у них органов для пересадки. По его замечанию, это точно могло бы представлять серьезную опасность во времена социальной нестабильности.

Если бы с помощью новых технологий мы могли, например, намного увеличивать продолжительность жизни, скажем до 150 - 200 лет, то каковы были бы последствия такой возможности?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Если бы медицина могла увеличить срок жизни человека до 150 - 200 лет, то почему мы, христиане, должны волноваться по этому поводу? Так, например, библейский Мафусаил достиг возраста девятисот шестидесяти девяти лет[27]. Важно не то, сколько мы живем, а то, как живем, чтобы затем жить в вечности. Если нас будет слишком волновать наше долголетие, а не то, будем ли мы жить со Христом, тогда мы окажемся совершенно неспособны провести различие между количеством и качеством. А какова цена всему этому, мы уже знаем.

В высшей степени важно, чтобы мысль человека не замыкалась в секулярные рамки. Она должна выйти из границ своей перспективы, из своего мировоззрения. Если она снова будет покоиться на светском основании и искать ответы на вопросы на светском уровне, то она погибнет. Мирское мышление превратит небольшие холмы в горы, в то же время игнорируя существование настоящих огромных гор. Всегда важно за основными вопросами видеть суть. Центральная проблема - возлюбить Бога всем сердцем и всей душой, а вас так же, как самого себя. Это означает, что я должен попытаться стать хорошим супругом, хорошим отцом, хорошим дедушкой, хорошим учителем, не прилепляться со всей страстностью к этой жизни, но всей душой искать рай. Нужно направить все свои помыслы на достижение единой истины - Святой Троицы.

Мы несем подвиг в постмодернистском, постхристианском, посттрадиционном мире. Нам приходится иметь дело с антагонистической, мирской культурой, которая желает вытеснить христианство и его спасительную весть на обочину жизни. Эта культура желает заменить правильные отношения между людьми всем, чем угодно, и вообще всем, чего человек субъективно и страстно желает.

Мирская культура извращает все наши отношения. Взгляните вокруг себя, и вы увидите, в какой степени законы мира противоречат законам христианской традиции. Мужчины и женщины оставляют брак ради случайных и поверхностных связей. Те, кто заключает брак с лицами своего пола, ищут вместо милости и оставления грехов церковного благословения на свой поступок. Для светского общества представляет соблазн положение мужчины как главы в Церкви и семье. Сама мысль, что кто-то может шествовать подвижническим путем к искренней любви Божией, считается безумным фанатизмом. Во всем этом главную роль играет светская биоэтика. Наша же биоэтика должна стать частью Новой Твари, чтобы через Вочеловечение люди смогли наконец-то найти истинное лекарство, которое приведет их к вечной жизни, к обожению, которое достигается с помощью нетварных энергий нашего Искупителя.

А сейчас мы хотели бы, чтобы вы ответили на несколько более личный вопрос. Когда вы обратились в Православие, и довольны ли своим выбором до сих пор? С другой стороны, оказал ли ваш выбор влияние на ваш подход к этике, и как конкретно он повлиял на вашу преподавательскую и научную деятельность?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Я стал православным в Великую Субботу 1991 года. Этот факт изменил всю мою жизнь. Надеюсь, что ветхий человек уже полностью мертв. Все во мне сейчас отличается от того, что было раньше. Нет такого слова, которым можно было бы описать то всеобщее изменение, которое затронуло все аспекты моей жизни. Сейчас, когда я стал православным, это означает, что некоторые предметы, которые я преподаю, такие, как история философии, возможно, кажутся теми же самыми - но причина, по которой я ими занимаюсь, уже изменилась. Я пользуюсь возможностью донести до своих студентов ту мысль, что Запад идет ложным путем. Правильный путь показывает святитель Григорий Палама. Многие, если не все проблемы западной философии происходят от того, что она не следует тем путем, который указал святитель. Когда у меня есть возможность, как исследователь, я пытаюсь напомнить людям, что западная культура потерпела крах.

Было ли в вашей преподавательской деятельности в учебных заведениях Райса или Байлора какое-нибудь особенное событие, о котором вы хотели бы рассказать?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: Самым главным событием в моей жизни было мое крещение в Православной Церкви (смеется), а все остальное я считаю несущественным. Ничто не может приблизиться по своему значению к вышеуказанному факту. Я радуюсь, когда кто-то из студентов обращается к святому Православию. Христос указывает им путь, а я могу, по крайней мере, дать им карту, ведущую к Нему. Это доставляет огромную радость. Я пытаюсь объяснить другим смысл того великого дара, который мне дан (имеется в виду Таинство Святого Крещения).

Все, что вы сказали о Православии, очень важно, но давайте немножко отвлечемся. Скажите, на лекциях, которые вы читаете по всему миру, например в Гонконге, происходит ли что-нибудь, что вы назвали бы уникальным?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: В виду того, что я стал православным, все важные события совершились в Церкви. Самым лучшим в Гонконге было то, что там можно было побывать на Божественной литургии и причаститься Пречистых Тайн.

Где именно?

Д-р Г. Т. Энгельгардт: В храме святого Луки.