Основополагающим для канонического устройства и жизненно важным документом для Русской Православной Церкви стал утвержденный на Поместном соборе в 1988 г. Устав об управлении Русской Православной Церковью, принятый вместо существовавшего до этого времени Положения об управлении Русской Православной Церкви 1945 года с внесенными в 1961 году изменениями в части приходского управления. Именно эти структурные изменения в управлении приходом, утвержденные затем на Поместном Соборе 1971 года, уже в 1988 году характеризовались как «не содержащие в достаточной степени общепринятых в православии законов», которые «не давали ясного представления о правах, обязанностях и ответственности как высшей иерархии, так и рядовых священнослужителей и верующих»[1]. Принятый Поместным собором в 1988 году Устав в XV главе п.2 отменял принятые на Архиерейском соборе в 1961 году поправки[2].

Исследуя приходское законодательство Русской Православной Церкви 1945 и 1988 гг. и различные базовые смыслы, заложенные в нем, отметим существенный акцент в их различии и обосновании. Положение об административном устройстве прихода 1945 года было разработано митрополитом Ленинградским Григорием (Чуковым) в духе постановления о приходах, выработано на Поместном соборе 1918 г., где было определено, что хозяйственно-финансовой деятельностью прихода должен заниматься церковный совет во главе с настоятелем, а приход, как православная община, мыслился как структура Церкви, в жизни которой миряне участвуют в управлении, но – sic! – руководство всей жизнью прихода, духовной и хозяйственной, остается за настоятелем[3]. Такой взгляд на приход как каноническую структуру епархии вполне отвечал ее древнему устройству и смыслу: приход есть общество, состоящее из клира и мирян. Общество, возглавляемое пастырями-клириками.

Какой же смысл несли поправки в законодательство о приходах 1961 года? В 1961 г. Архиерейский Собор Русской Православной Церкви, под давлением идеологического отдела ЦК КПСС и Совета по делам Русской Православной Церкви, встраиваясь в систему светского законодательства о религии 1929 года, вынужден был внести изменения в приходский устав, изменив смысловое понимание прихода как основной единицы Церкви, и поставил священников в полную административную зависимость от приходских «двадцаток», отнеся пастырское служение священника к области «духовных», в основном богослужебных обязанностей. Сама по себе мысль была здравая и не новая: хозяйственной жизнью прихода на протяжении истории заведовали миряне. Достаточно взглянуть на документы Поместного собора 1917–1918 гг. в отделе «Об организации православного прихода» п. 4, п.7[4], где говорится об управлении и распоряжении приходским имуществом, которое возложено на приходское собрание. Подвох изменений Положения о приходах, принятых в 1961 году на Архиерейском соборе, крылся в деталях и смещенных акцентах. Церковная реформа, проводимая атеистической властью под лозунгом «восстановления советского законодательства о культах», «возвращения к ленинским нормам», к Положению о религиозных объединениях 1929 года, признающему только местные культовые общины, объединенные вокруг храма и не предусматривающие административной власти клира, противоречила административному устройству Русской Православной Церкви, принятому на Соборе 1917–1918 гг., по смыслу и в области канонического устройства. Ведь соборное положение об организации православного прихода 1917–1918 гг. говорило о приходе как о «части епархии в составе клира и мирян», т.е. совместной организации клира и мирян, где мирян будет возглавлять клир[5]. По Положению 1929 года руководство хозяйственно-финансовой деятельностью общины возлагалось только на исполнительный орган верующих – двадцатку, несущий согласно законодательству ответственность перед гражданской властью за сохранность здания и имущества храма. В силу приходской реформы 1961 года, настоятель был отстранен от руководства приходом, и в целом ему была отведена роль служащего, назначенного на приход для совершения богослужений и треб. На приходе устанавливалось двойственное возглавление: по законодательству мирянами, по традиционной мысли священноначалия – клиром. Такое двоевластие не могло не отразиться пагубно на внутренней жизни общины. Еще апостол Павел писал, и затем это подтвердил святитель Григорий Богослов: «Овцы, не пасите пастырей и не выступайте из своих пределов, для вас довольно, если вы на доброй пажити. Не судите судей, не предписывайте законов законодателям. «Бог не есть Бог неустройства» и беспорядка, «но мира» и порядка» (1Кор.14:33). Поэтому «да не замышляет стать головой, кто с трудом служит рукой или ногой, или другим еще менее важным членом тела, напротив, братья, «каждый оставайся в том звании, в котором призван» (1Кор.7:20), хотя бы и достоин был высшего[6]. Между тем, по мнению некоторых исследователей, в условиях гонений и притеснений со стороны власти начала 60-х годов, такое разграничение могло иметь положительные последствия. Церковная власть, проводя реформу отстранения настоятеля от хозяйственно-финансовой деятельности, руководствовалась, и не без оснований, той идеей, что таким образом священнослужители выводились из-под удара атеистических властей, ищущих повода для обвинения духовенства в преступных действиях, в нарушениях прежде всего финансовой дисциплины. А при положении, когда духовенство перед законом уже не могло отвечать за финансовое положение своих приходов, труднее становилось обвинять их и привлекать к уголовной ответственности в качестве нарушителей такой деятельности. Однако, исходя из создавшейся тогда обстановки нетерпимости к религии, мы можем сказать, что вряд ли советское правительство потребовало бы изменения Положения о Церкви, если бы реформой подразумевалась польза Церкви... В реальности власть стремилась отстранить священника от его истинного призвания – быть пастырем и учителем, оставляя ему участь «служителя культа» и исполнителя треб, не имеющего влияния на народ. Делая из него человека, оторванного от интересов и чаяний народа.

 Уступки, предпринятые руководством Церкви под нажимом государственно-партийных органов и представляемые церковной общественности как принятые с благими намерениями, обернулись не только административной, но и богословской, экклезиологической катастрофой. Желание церковного руководства выйти из-под удара гражданских властей, развернувших в начале 60-х гг. антирелигиозную кампанию (на памяти у архиереев того поколения были свежи воспоминания о репрессиях 20–30-х годов), смягчить позицию партийной идеологической верхушки, привело к кардинальным изменениям и в самой церковной структуре, к искажению ее канонического строя.

Последовательно проводя линию партии на вытеснение Церкви из всех сфер деятельности общества (социальной, благотворительной, воспитательной – прим. автора) на местах, с 1958 года в массовом количестве проводилась политика разложения приходских общин и принудительного закрытия храмов (за 1960–1964 годы количество церквей уменьшилось на 5457 (1.01.1960 г. – 13008; 1.01.1965 г. – 7873)[7]. А все началось именно с лишения священнослужителей их прямых обязанностей – пастырского возглавления общины, епископов – епархии. «Я не правящий архиерей, а подписывающий», – восклицал Костромской архиепископ Кассиан (Ярославский), яркими словами живописуя свое положение иерарха Церкви, действия которого находятся под контролем, как тогда говорили, «соответствующих органов» – областного уполномоченного по делам религий и партийной номенклатуры[8].

 Реформа ударила по состоянию не только епархиального и приходского управления, она пагубным образом сказалась и на положении т.н. «затухающих приходов», которые, по мнению властей, необходимо было закрыть, но которые поддерживались епархией: там проводились службы, приезжал священник, епархия материально поддерживала приход, выделяя средства с более сильных в финансовом отношении приходов. Приведем пример культурного беспредела того времени. В отчете уполномоченного по делам религий Ярославской области говорится: «В селе Никола-Ухтома и в с. Погорелово Урицкого сельсовета имеются две церкви. Обе они находятся в аварийном состоянии, кирпичи интенсивно выветриваются, фундаменты под колокольнями дали сильную осадку, колокольня церкви с. Погорелово отошла от основного здания на 5-10 см. Кровли крыш стали ветхими, сводчатые потолки обваливаются, деревянные конструкции гниют. Для сохранения этих зданий требуется большой капитальный ремонт, и поскольку эти церкви не имеют никакой архитектурной ценности, их реставрации и восстановления не будет (а кто определял архитектурную ценность? – прим. Д. С.). Церковных двадцаток по этим церквам нет, имущества для совершения обрядов никакого нет. Правление колхоза «Новый путь», на территории которого находятся эти церкви, обратилось с просьбой в Исполком Совета о передаче этих зданий для оборудования в них мастерской и склада, в связи с приобретением тракторов и других сельскохозяйственных машин. Такое разрешение им дали»[9]. Вместе с тем, одной из причин закрытия храмов была нехватка священнослужителей, которая искусственно поддерживалась властями. Как это указывается в годовом отчете Костромского Епархиального Управления, непостоянные (читай: при богослужениях один-два раза в год. – прим. Д. С.)богослужения совершаются в 12 из 68 храмов епархии. Причина – недостаток священнослужителей, из-за сокращения духовных школ (из 8 – 3 семинарии), естественной убыли старшего поколения, препятствий, чинимых уполномоченными и партийным руководством на местах. За 1971 год выбыло из числа штатного духовенства 10 священнослужителей. По направлению Учебного комитета направлен 1 человек, прибыло из других епархий 5. Итого прибыло в епархию 6 человек, что было явно недостаточно для того, чтобы покрыть убыль духовенства и назначить священника на приходы, которые, по мнению уполномоченного по делам религий по Костромской области, необходимо было закрыть[10].

Антирелигиозную компанию 60-х годов оправдывали обещанием построения коммунизма в ближайшем будущем (20–30 лет) и технического прогресса, которые вытолкнут из общества и сознания людей «пережитки прошлого» – религию. М. Н. Бессонов в своей книге «Православие в наши дни», описывая происходившие в те годы процессы, указывает причину сокращения количества храмов и «сети религиозных обществ», и видит ее в «отходе верующих от религии под влиянием революционных социалистических преобразований». В сложных взаимоотношениях государства и Церкви виновником губительных для страны и человека последствий конфликта между государством, исповедующим идеологию атеизма, и религиозными представлениями верующих он считает Церковь, не смирившуюся с потерей «государственного статуса», запятнавшую себя «сотрудничеством с эксплуататорскими классами». Правда, следует сказать, что Бессонов, признавая важную роль государства в фактическом уничтожении Церкви, в конце 80-х ссылается на то, что Церковь «вовремя не перестроилась», указывает также на некоторые перегибы, которые происходили в прошлом со стороны государства: на «усиление классовой борьбы», определенной заклейменным на ХХ съезде партии И. Сталиным, администрирование на местах в отношении к религиозным организациям и верующим, отдельные волюнтаристские командно-административные методы отдельных товарищей, затянувшийся характер приспособления Церкви к новым социалистическим реалиям[11]. Однако он также винит Церковь, как представительницу эксплуататорского класса; руководство Церкви, как не осознавшее «ветра перемен», и курс, как не отвечающий реалиям дня.

Оспаривая позицию Бессонова относительно «вины Церкви», скажем, что государство, в лице идеологического отдела партаппарата, грубо нарушая им же принятые законы и постановления о разграничении деятельности государства и Церкви, о невмешательстве в дела Церкви, сделало все, чтобы Церковь, с одной стороны, была инструментом государственной политики на международной арене, а, с другой стороны, внутренняя церковная жизнь полностью находилась бы под государственным контролем, что законодательно и было закреплено изменениями в Положении об управлении РПЦ 1961 г. Но при этом в ряде исследований, и, в частности, в книге Бессонова, дело представлено таким образом, что сама Церковь в лице Соборов 1961 и 1971 гг. эволюционировала, поменяла идеологический вектор и встала на патриотические позиции, сама, по своей воле изменила свою внутреннюю структуру. Налицо желание представить разрушительницей Церкви ее саму. В реальности же международная деятельность и вовлечение в нее церковных структур была отчасти вынужденным шагом Церкви (в частности, вступление в ВСЦ. – прим. Д. С.), отчасти соответствовала ее миссии. Действительно, была заинтересованность партийной верхушки, учитывая международную обстановку (с мнением Церкви при этом особенно не считались), прибегать к помощи церковных кадров, в частности после Хельсинских договоренностей 1973 года. И Церковь отчасти удовлетворяла эту заинтересованность. Однако, отметим, что Церковь руководствовалась патриотическими позициями не столько конъюнктурно, сколько продолжило свое служение, овеянное многовековой традицией и лежащее в основе ее миссии (Рим.,13:1-7).

Во внутренней жизни церковных общин с 1961 г. староста стал фактическим хозяином прихода. Он возглавил вместо священника исполнительный орган, ему даны были полномочия осуществлять наем и увольнение служащих (в том числе настоятеля, служащих, наемных работников), заключать договора с духовенством и контролировать всю приходскую жизнь. При этом он фактически не был подчинен церковному начальству. Вот жалоба Патриарху Пимену от прихожан Ивановского Преображенского кафедрального собора: «Староста церкви Вареникин А. А., шофер по профессии, человек неверующий, очень грубый с прихожанами и духовенством […] по закону двадцатка должна руководить деятельностью Церкви, но в нашем храме она совершенно никакой роли не играет, и с ее челнами не считаются […] Варенкин по голосованию членов двадцатки (за него проголосовали - 0%) должен быть отстранен от должности[…] но был утвержден на роль старосты горисполкомом»[9, с. 1,3][12].

 В экклезиологическом понимании церковной традиции, связь между приходом и священником, между пастырем и паствой определяется уровнем духовной и сакраментальной жизни прихода. Священник является совершителем богослужений и таинств Церкви, духовным пастырем Богом вверенной ему паствы. Поэтому ответственность и положение священника, настоятеля прихода, пастыря душ человеческих иное, чем положение и ответственность директора, администратора, хозяина.

Священник должен иметь отношение ко всем сторонам приходской жизни — к благотворительной, к общественной, даже к финансовой. Однако целью этого касательства является не «захват власти», а духовное бодрствование над церковной оправданностью всех проявлений приходской жизни и постоянное вдохновение прихожан к одухотворению и воцерковлению всех этих аспектов приходской деятельности.

Вышеприведенную мысль высказывает протоиерей Ростислав Лозинский в своей докторской диссертации «Пастырь на приходе». В частности, он указывает на ошибку, свойственную исследователям административного устройства Церкви, ее приходского управления, которую часто допускают современные автору светские исследователи темы и даже Уставы Церкви. По словам протоиерея Ростислава, все известные церковные уставы, Кормчии и Номоканоны, духовный Регламент, рассматривают Церковь как обычную организацию, но не «принимают во внимание особенность структуры Церкви как установления Богочеловеческого, не учитывается, что главой Церкви является Богочеловек Иисус Христос (Ефес. 1:22)»[13]. Далее, о. Ростислав указывает на противоречия, о которых мы упомянули выше, касающиеся написания, истолкования и практической реализации изменений, внесенных на Архиерейском Соборе 1961 года в раздел приходского управления. Внесенные изменения, озвученные и истолкованные Патриархом Алексием I в формате «для умных пастырей» и в духе соборности, как, например, в пункте В, звучат вполне безобидно: «приходская община является частью Русской Православной Церкви, а вместе и Вселенской Христовой Церкви, и имеет самостоятельный характер в управлении хозяйством и финансами»[14]. И конечно, как пишет прот. Лозинский, «…Только тот приход будет духовно здоровым и жизненно крепким, в котором будут действительно христианские взаимоотношения между причтом и церковным советом, пастырями и всеми членами общины»[15]. В Положении записано, что староста действует не самостоятельно, но вместе с членами приходского совета, помощником и казначеем, «избираемых из прихожан правоспособных и доброй христианской нравственности»[16]. На бумаге все выглядит благопристойно и должно способствовать лучшей деятельности и организации прихода. По мысли прот. Лозинского, староста – слуга прихожан, как и священник, только с иным прямым назначением чисто хозяйственно-материального характера. Вмешиваться в духовно-богослужебные вопросы притча, обращаться к народу с амвона староста не имеет права, о чем записано в пункте «л» измененного Положения, где указано, что «исполнительный орган не вмешивается в распорядок богослужений и в дела взаимоотношений членов притча между собой, а в случае ненормальностей в этих вопросах он обращается к епископу, исключительной компетенцией которого подлежит суждение об этом. При приглашении на работу в храм псаломщиков […] вообще лиц так или иначе участвующих в богослужении исполнительный орган согласует кандидатов на эти должности с настоятелем»[17]. Но по существу такого же не было! Принятая реформа ломала каноническое и экклезиологическое осмысление соборности и смысла церковной общины. Зная, что в советском обществе, как замечает историк Т. А. Чумаченко, «полностью растворилась граница между такими категориями как закон, постановление, распоряжение, инструкция», трудно было рассчитывать на реальное воплощение написанного. Искажение закона, спущенного на места в виде негласных инструкций, «инструкции для служебного пользования», «рекомендаций», имело силу закона. Налицо было искажение закона, его превратное истолкование. В связи с такой трактовкой законодательства о религии, заключавшейся в «негласных инструкциях», уполномоченные были переориентированы из чиновников по связям между государством и Церковью в орган, имеющий задачу «ограничения влияния церкви на общество»[18]. Исходя из инструкций они и действовали. Именно поэтому партийная номенклатура на местах вынуждена была предоставлять наверх руководству показатели уменьшения количества церквей, сокращения обрядов, ликвидацию святых источников и мест поклонения верующих. Эта политика освящалась, направлялась и оправдывалась идеологическими установками коммунистической партии, обязывающими каждого члена партии «вести решительную борьбу с религиозными предрассудками»[19].

В защиту канонического устройства Церкви выступили ряд архиереев – архиеп. Гермоген (Голубев), группа «восьми» и некоторые представители духовенства и мирян – священники Н, Эшлиман и Г, Якунин, миряне Б. Таланов и др. Остальные, а их было большинство, внешне смирились с произошедшими изменениями, которые не могли не вызывать сопротивления у православного человека. Ненормальность положения сказывалась на повседневной жизни прихода, являясь в конфликтах, которые постоянно являлись ответом на искривление первоначально заложенной традиции.

В лице своих лучших представителей – пастырей и мирян, не смирившихся с положением вещей, – духовенство и верующий народ как могли сопротивлялись системе, которая уже была обречена и политически, и экономически. К Церкви потянулась интеллигенция. Все большее количество людей стало задумываться над смыслом жизни и искать его в религии. Об этом подробно пишет Б.А. Филлипов в книге «Очерки по истории. ХХ век». «В СССР к началу 1980-х гг., по общему мнению специалистов, прежние формы и методы укрепления и реформирования системы исчерпали себя. «Проблема выхода из существующей социально-экономической и политической системы как грозный призрак встала перед Юрием Андроповым и Михаилом Горбачевым»[20]. Сознавало крах системы не только руководство страны, но и местные органы власти, и простые граждане[21]. Ю. Андропов не пошел на трансформацию системы. Но уже во времена Горбачева изменения были жизненно необходимыми. Весной 1989 года помощник Горбачева А.С. Черняев записал в своем дневнике о своем шефе: «концепции к чему идем у него нет. Заявления насчет социалистических ценностей, идеалов Октября […] звучат иронически для понимающих. За этим ничего нет»[22].

Возвращение общества к своим традиционным истокам и религиозным ценностям было делом времени. Один из самых авторитетных западных политологов Ральф Дарендорф в своем докладе, посвященном трансформации социалистической системы, высказал мысль о том, что демократические институты необходимо создавать не только руководствуясь экономическими и рыночными перспективами, но в первую очередь созданием моральных ценностей[23].

Конечно, партийная верхушка вряд ли прислушивалась к мнению авторитетных людей и думала при этом о смене идеологии. Однако в начале 80-х началась подготовка к юбилею 1000-летия Крещения Руси, мероприятия которого, по свидетельству многих исследователей, из узко церковных рамок вышли на уровень государственно-церковного торжества, отмечаемого как в стране, так и по всему миру. М.С. Горбачев перед телевизионными камерами всего мира 28 апреля 1988 г. пожал руку Патриарху Пимену и такими словами определил значение Крещения Руси в 988 году: «Это знаменательная веха на многовековом пути развития отечественной истории культуры, российской государственности»[24]. Благодаря авторитету эпохального события, особенно подкрепленному указанием руководства страны, стало возможно изменение отношений между религиозными организациями и государственными органами на местах. Только количество православных общин в 1988 году возросло более чем на 700. На Поместном соборе 1988 года стало возможным принятие нового Устава, который, как подчеркнул архиепископ Смоленский и Вяземский Кирилл (его разработавший), явился в преемственной связи с определениями Поместного собора 1917–1918 гг. Представляя Устав, он подчеркнул, что Устав составлен с учетом сложившейся в Русской Церкви практики как тщательно продуманная система управления, находящаяся в полном соответствии с православной экклезиологией, каноническим правом и церковным строем, а также нынешним гражданским законодательством страны[25].

В новом Уставе в части VIII «Приходы» в п. 1, в котором определяется канонический строй Русской Православной Церкви, настоятелю передаются права руководителя общины, уточняется, что приход является частью епархии РПЦ, говорится, что «Община составляет часть епархии, находится под каноническим управлением своего епархиального архиерея и под руководством поставленного им священника-настоятеля»[26]. В п. 1 «Настоятель», кроме вверенных ему обязанностей богослужебных, пастырских, ему возвращаются «административные обязанности, определяемые его должностью», он же возглавляет Приходское собрание (председатель).

Подводя итоги вышеизложенному можно сделать вывод, что искусственные изменения, внесенные в управление РПЦ под нажимом партийно-государственной номенклатуры, имели намерение уничтожить Церковь, разрушить ее основополагающую структуру – приход. В обстоятельствах того времени церковная власть не имела возможности сопротивляться и приняла концепцию государства в отношении изменения своего канонического строя, что послужило не только средством к отстранению духовенства от финансово-хозяйственной деятельности, но и от управления приходами. После краха идеологической системы, Церковь вернулась к своему прежнему многовековому устройству. С восстановлением канонической административной системы, Церковь получила возможность возрождения своих институтов и своей миссии в обществе. Стало возможным возвращение истинного содержания принятых государством законов об отделении его от Церкви, при котором два института, государство и Церковь, получили возможность встать на путь продвижения гражданских свобод, и в первую очередь свободы совести, что затем и отразилось в 4 статье Конституции Российской Федерации.