«Характерно, что в будущем веке не будет веры и надежды, останется только, освобожденная от всего прикладного, — Любовь. Она несомненно есть содержание жизни, т. к. жизнь сотворена Любовью и заключается в возвращении к первооснове — Любви. Все остальное есть испытание воли к этому возвращению. Все положительное вырастает из Любви, все отрицательное — неправильное выражение Любви — паразит на теле Любви. Такова сущность всякого греха, а следствие его — страдание, отдаление от Любви».

Священник Дмитрий Клепинин

Каждое поколение пишет свою историю. То, что раньше было основополагающим, уходит в тень, скрывается за горизонтом. Запретное становится предметом исследования. По сути дела, историка можно сравнить с реставратором иконы: он может и дописать ее, и переписать. Мое утверждение касается и России, ее Церкви XX века, с его революциями и войнами в Русской державе и в Европе, разделениями, прещениями и соединениями в церковной сфере. К настоящему времени написано уже множество самых различных работ, освещающих страницы жизни и деятельности русского духовенства за рубежом после революций 1917 года. Тем не менее, позволю себе вновь остановиться на этой теме, конкретно на отношении русского духовенства в эмиграции к России, иными словами, на любви к Родине, к «своей России», и неприятии «другой России». Если говорить проще, то речь пойдет о теме выбора: принятие России «в большевистской интернациональной обертке» или отказ от «красной» Москвы с одновременным декларированием признания только Русской власти, сочетаемой с традиционной формой правления, связанной с великой Русью/Россией. Причем «выбор» не был связан с чем-то застывшим. Он, можно сказать, «пульсировал», мог меняться в зависимости от самой жизни Родины, изменения ее отношения к Церкви, ее победы в Великой Отечественной войне, шире – Второй мировой войне. Причем, позволю себе сразу добавить несколько штампов, без которых не может обойтись история: среди духовенства были и «оборонцы», и «пораженцы», «мечтатели» и «трезвенники», «лоялисты» и «контра». Причем, сразу подчеркну: всех их объединяла любовь в Родине, к России, но у всех она была разная.

После отбытия/изгнания за пределы «красной России» для духовенства было характерным резкое разделение власти и народа, Россия была порабощена «красным Антихристом» – иначе и не могло мыслиться теми, кто был свидетелем разрушения старой России, гонений на ее Церковь. «Новые небеса» рождали у них, живущих на чужбине и познавших тяжесть чужих лестниц, естественное стремление не прерывать духовную связь с Родиной, ее величественной историей.

В приходском уставе русской церкви на парижской улице Буало, составленном примерно в 1927 г., «упоминалось, что эта Русская церковь заграницей находилась “в духовном общении с Церковью России”»[i].

И не только.

Русских иерархов, священников, политических деятелей, ученых объединяла любовь к отечественной истории. Так, в связи с празднованием в 1929 г. дня памяти святого Владимира был издан в Белграде солидный труд, скромно озаглавленный – «Сборник в память святого равноапостольного князя Владимира». В числе авторов были: митрополит Антоний («Всенародное новое прославление Святого Равноапостольного Великого князя Владимира»), профессор Е. Спекторский («Св. Владимир и русская культура»), М. А. Георгиевский («Дело св. Владимира»). В весьма интересном и живом предисловии, напоенном духом преданий, с одной стороны, и современной жизни, с другой, подчеркивалось: «Многие писатели земли русской лучше и глубже понимали Россию, издали глядя на нее. Так и нам на чужбине в праздновании дня св. князя Владимира, в его русском православном образе, открылись с особой яркостью и полнотою сущность и пути духовно рожденного им русского народа... Почтить память св. Владимира – это значит идти его путем так, как прошел его он. Для этого нужно, прежде всего, понять его путь и затем идти по нему в его духе и настроении... В тяжелом испытании нам открылось, что мы потеряли путь русского народа. Дети св. кн. Владимира разрушили его дом. Видя и чувствуя надвинувшееся зло, но, смутно сознавая его сущность, мы начали с ним неравную борьбу и, борясь, мы отступили за пределы России. У нас нет нашего дома... Организация общественной жизни русского народа настроена сейчас на началах борьбы со Христом. Царствует ”князь мира сего“ и этот кесарь, собирая свое кесарево, обращает его на борьбу с Богом. Русская действительность так далека от православного идеала отношений государства и Церкви, что осуществление принципов этого идеала, даже не очень слабым людям, кажется невозможным... Начинают соблазнять не русские и не православные идеалы. Зарождается стремление найти новые принципы общественной жизни, которые хоть отчасти освобождали бы от тяжести укора совести... Св. кн. Владимир властно зовет нас к подвигу признания вечного значения Церкви и построения всей жизни, частной, семейной, общественной, государственной на принципе признания этого Ее значения»[ii].

Однако для многих святая Русь осознавалась как культурно-исторический феномен, отдаленный во времени и пространстве. Оставалось лишь непреходящее чувство гордости за свою русскость, любовь к Отчизне, роду, родине. Как остроумно заметил русский лондонец Е. В. Саблин, «оттого, что Русью владели татары, она не стала Татарией, не стала она и СССР... Правительство, извините, сволочное, но Россия на месте и никуда она не исчезла и не исчезнет»[iii].

А как же с монархизмом?

Один высокопоставленный иерарх говорил в конце 1939 г. русскому дипломату В. Н. Штрандману, что, дескать, революция в России была вполне естественной, и выход только в одном – возвращении на родину и избрании вместе со всем русским народом Сталина царем. И, как продолжал Василий Николаевич, в эмигрантской среде «разговоры в этом смысле приходится слышать все чаще»[iv].

В чем же причина столь удивительного явления? Вероятно, ответ следует искать в застарелом комплексе вины интеллигенции перед народом, равно как в иных настроениях части молодежи, взращенной вне отечества, но испытывающей гордость за свою родину, ее успехи, связываемые с именем Сталина.

Но не исчезал идеал и «святой Руси». Так, учрежденное в начале 1930-х гг. и руководимое митрополитом Антонием (Храповицким) братство Святой Руси им. св. Владимира соответствии с задачей по разработке и распространению идеи церковно-народного идеала Святой Руси проводило свою линию через лекционную работу. Был разработан и читался курс лекций на общую тему «Идея Святой Руси и современные общественные течения». Лекторы выступали с такими докладами, как «Церковь и человек», «Сущность идеи монархизма», «Св. Русь в истории России». Ряд лекций был посвящен тогдашним общественным течениям и организациям (фашизм, младороссы, Союз нового поколения) и их оценке с точки зрения идеи Святой Руси[v].

Сложностей в восприятии России было предостаточно. В 1934 г. в своем слове при посвящении во епископа Шанхайского иеромонах Иоанн (Максимович) сказал: «И за пределами Руси мы не перестаем быть ее сынами. Изгнанные из земного Отечества, мы продолжаем быть духовным стадом святителей Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и Гермогена. Мы остаемся частью Русской Церкви, страдающей и гонимой, облитой кровью священномучеников Владимира Киевского, Вениамина Петроградского, Гермогена Тобольского, Митрофана Астраханского, Андроника Пермского и бесчисленного множества других новых священномучеников и мучеников. Заветы их – святыня наша, которую мы должны сберечь до того времени, когда Богу угодно будет явить силу Свою и возвысить род христиан православных. А до тех пор мы должны пребывать в духовном единстве с гонимыми, молитвою укрепляя их»[vi].

Архиерейский Синод во главе с митрополитом Антонием последовательно, упорно и настойчиво поддерживал организации, чьи действия и политика строились на основе борьбы с большевизмом. В 1930 г. Владыка Антоний открыто призвал православных людей в подъяремной России и в Зарубежье на борьбу с «Красным Антихристом». В своем пламенном обращении он восклицал: «Нет мира между Христом и Сатаною. Властью, данной мне от Бога, благословляю всякое оружие, против красной сатанинской власти подымаемое, и отпускаю грехи всем, кто в рядах повстанческих дружин или одиноким народным мстителем сложит голову за Русское и Христово дело. Первее же всего благославляю оружие и боевую работу всенародного Братства Русской Правды, которое уже немало лет словом и делом ведет усердную работу против красного Сатаны во имя Бога и России»[vii][208]. «Лозунги Братства Русской Правды: 1. Полная свобода для всех религий при первенстве христианской православной веры... 2. Охрана русского быта, что растит человека русским. Для всех же прочих племен и народов охрана их привычного, предковского, семейного быта, который делает человека честным сыном своего народа и верным гражданином общей Матери-Родины... 4. Свобода частной собственности... 6. Междуклассовый мир и дружное сотрудничество всех классов во имя всенародного блага при полной охране прав и интересов трудового народа... 11. Широкое местное самоуправление и широкие автономии для отдельных народностей, при сохранении единства русской державы. 12. Всероссийский Земский Собор для решения окончательного устройства правления»[viii].

(Замечу, что сидевший у кормила Братства русской правды брат № 1 Соколов-Кречетов (он же фон Эвер) определенное время был членом русской ложи «Шотландское масонство», а затем «Масонства Северного Устава»[ix]).

Митрополит Антоний благословлял все и вся антикоммунистическое, что, как известно, содействовало крайне бедственному положению Православной Церкви в России.

Живым подтверждением может служить сюжет, связанный с появлением на свет «Русской Матицы». Она возникла в 1924 г. как национально-культурная организация, которая своей задачей считала сближение «в общей любви к своей национальной культуре, ее традициям и ценностям многих, кого разделяют политические и личные разногласия»[x].

Именно христианство, как колыбель родной культуры, должно было быть полем примирения, надежды и любви. В 1925 г. новая организация с ее председателем А.Д. Билимовичем выпустила свой первый номер журнала «Благовест». На обложке сборника под заголовком «Наши задачи» редакция писала: «Искать путей к религиозному и национальному возрождению. Прояснение подлинного лика Православной Руси в сознании русских людей. Утверждение традиций русской культуры. Осведомление о ходе и росте национального движения. Установление связи между прошедшим, настоящим и будущим. Объединение национальных литературных сил». Чуть ниже печаталось следующее: «Спасение России в духовном и жизненном преодолении большевизма, в моральном очищении, в отречении от атеизма, анархизма, коммунизма, в утверждении православия, государственности, национализма, в обретении мудрости, терпения и любви и в соединении всех». Немудрено, что митрополит Антоний в своем письме «Благовесту» писал: «От души приветствую те задачи прояснения нашего религиозно-национального самосознания, которые поставила себе редакция. Сердце русского интеллигента теперь возвращается к своей Церкви, к своей родине, и своему царю. Однако полуторавековое блуждание нашего общества в чуждых России дебрях мысли и чувства настолько отдалили его сознание от своей вековой веры и священной родины, что, устремившись к ним душою, общество успело забыть те основы, те понятия или догматы, которыми жили наши предки, которыми живет сознательный христианин. Выяснять эти основы, доказывать истинность, разумность и святость наших верований религиозных и наших патриотических идеалов, является насущной потребностью русского общества вообще и современной минуты его жизни в особенности»[xi].

Его преемник митрополит Анастасий провозглашал те же ценности. В декабре 1938 года он обещал Владимиру Кирилловичу верно ему служить после «восстановления разрушенного русского православного царства». Годом позже, в Рождественском послании 1939 г., владыка изложил свое понятие Родины, которое «в нашем сознании никогда не было грубо материалистическим, и наш национальный образ никогда не определялся чисто внешними зоологическими признаками. То, что мы называем нашим Отечеством — это не физический воздух, которым мы дышим, не широкие просторы полей и лесов, рек и морей, какими в изобилии обладала Россия... прежде всего родная нам духовная атмосфера, созданная святым Православием, — нетленные нравственные ценности, переданные нам нашей минувшей тысячелетней историей...»[xii].

Однако начавшаяся Вторая мировая война с ее новыми реалиями потребовала от духовенства «материалистического» восприятия Родины.

В этой трагической обстановке, пред чудотворной иконой Курской Божией Матери в Троицкой церкви в Белграде, митрополит Анастасий служил молебен всем святым о спасении России». Какой России? — может и должен быть поставлен вопрос. Ответ только один — России без большевиков. Выступая в 1941 г. в Свято-Троицкой церкви с осуждением архиепископа Кентерберийского, призывавшего свою паству молиться о победе советского оружия, Владыка Анастасий говорил: «Молиться о победе советской власти — значит просить Бога о торжестве и утверждении большевизма, уже 24 года воюющего против Бога, умертвившего десятки тысяч его верных служителей, осквернившего бесчисленное множество храмов и иных святынь в искони православной России, и причинившего другие неисчислимые страдания и бедствия русскому народу»[xiii].

Но когда немецкие власти предложили ему обратиться к русскому народу с воззванием содействовать немецкой армии, он отказался, дипломатично мотивируя свою позицию некоей неопределенностью для него немецкой политики и «при полной невыясненности (! — В. К.) для русских патриотов тех целей, с которыми немцы идут в Россию»[xiv].

В сентябре 1944 г. владыка благословил создание Русской Освободительной Армии под командованием А. А. Власова. В письме к Б. Н. Сергеевскому от 1/14 декабря 1944 г. митрополит Анастасий, не упоминая ни фашизм, ни Гитлера, писал: «В политическом же отношении надо всем объединяться вокруг Власова, ибо никого другого, кто имел бы возможность собрать русские силы для борьбы с коммунизмом, сейчас налицо нет»[xv].

В 1946 г. в своем Послании к русским православным людям митрополит Анастасий подчеркивал, что «никакого благословения на разгром и захват России – Синод, конечно, не давал. Также неверно заявление Патриарха [Алексия I – В. К.], будто руководители церковной жизни русской эмиграции совершали публичные молитвы о победах Хитлера. Архиерейский Синод никогда не предписывал таких молитв и даже запрещал их, требуя, чтобы русские люди молились в это время только о спасении России»[xvi].

Разумеется, от большевиков. На Архиерейском совещании в Вене, созванном по инициативе Высокопреосвященного Серафима (Ляде), митрополита Берлинского и Германского и Среднеевропейского митрополичьего округа, в октябре 1943 г. была принята резолюция, в которой, в частности, говорилось об «установлении молений о помощи Божией для освобождения Родины от большевистско-коммунистического ига»[xvii]. Это уже потом, в 1947 г., тот же самый владыка Серафим в беседе с протоиереем А. Закидальским говорил: «Жить мне осталось недолго. На сделки со своею совестью мне уже идти нельзя. Патриарха [Алексия I – В. К.] я считаю вполне законным и каноническим… Против Православной Русской Церкви, против Русского народа я никогда не выступал. Если выступал, то только против коммунизма»[xviii].

Были схожие и другие мнения, позиции, убеждения.

В октябре 1944 года руководитель русских монастырей Палестины архимандрит Антоний Сенкевич отказался провести торжественное богослужение в русских православных церквах по случаю освобождения Белграда частями Красной Армии. Отказ он мотивировал тем, что столицу Югославии освободила большевистская, а не русская армия. Под этим предлогом он отказался от богослужения в честь победы Красной Армии в день взятия Берлина[xix].

В далекой Бразилии протоиерей Дмитрий Ткаченко 23 мая 1948 г., 29 июня 1941 г. по просьбе прихожан, отслужил молебен «о даровании победы нашему народу», в то время как его владыка Феодосий (Самойлович) служил неоднократно молебен о даровании победы «спасителю Гитлеру»[xx].

Служивший в Шанхае протодиакон Геннадий Егоров примкнул к партии русских патриотов-оборонцев. В издаваемых им газетах — «Воскресенье вечером» и «Церковный листок» — «призывал русских людей делать все возможное, чтобы хоть чем-нибудь участвовать в деле освобождения нашей Родины от лютых захватчиков»[xxi].

Известно выступление Иоанна Шаховского в пользу немецкого оружия (в газете «Новое слово» от 29 июня 1941 г. в пользу «опытного немецкого хирурга», который должен был лечить больную коммунизмом Россию. Здесь все же надо сказать несколько слов о любви к России, которая часто сопряжена с трагедией. Да, у него была любовь к стране под названием Россия и ненависть к стране, власти, укрывшейся под четырехбуквенным обозначением СССР. Только «забывается» одно: в этих «разных странах» жил один и тот же русский народ, переживавший трагедию начавшейся войны.

Протоиерей Венедикт (Поляков), будущий архиепископ, писал Патриарху Алексию: «...когда Бессарабия находилась в руках фашистских оккупантов и когда из всего бессарабского духовенства я один (это истинная правда) молился о даровании победы над фюрером Гитлером русскому воинству т. е. нашей социалистической Родине. Для того, чтобы иметь эту возможность, я стал “духовным партизаном”, если можно так выразиться. Я организовал тайную церковь у себя на даче в Кишиневе, где собирались мы (я и мои единомышленники, верующие люди) и совершали свои молитвы ночью.

На своих тайных богослужениях мы возносили имя Святейшего Патриарха Сергия, тогда еще Местоблюстителя Русского Патриаршего Престола и радовались со всею Русскою Землею о победе Русской Армии над немцами и из союзниками под Сталинградом»[xxii].

Известный священник в Южной Америке Изразцов Константин Гаврилович отказал возглавлявшему просоветскую часть русской колонии генералу А. В. Шварцу в проведении молебна о даровании победы, заявив о невозможности служить таковой Советам, разрушителям храмов. В то же время о. Константин отслужил панихиду по погибшим русским православным воинам Красной Армии[xxiii].

Разность восприятия русского и советского отчетливо видна на примере архиепископа Виталия (Максименко). В начале июля 1941 г. он, вместе с Б. В. Сергиевским и Б. Л. Бразолем, обратился к президенту Ф. Д. Рузвельту, которого просили не помогать Советскому Союзу в его борьбе с Гитлером, хотя и осуждали нападение Германии на СССР. Доказывалось, что помощь будет оказана не России и русским, а «красной диктатуре в лице Сталина». Однако с изменением военной обстановки владыка в начале 1944 г. писал: «Мы усердно молились об избавлении нашего русского народа от нашествия супостатов, а Русской Церкви — от гонений и от надругательств безбожников... Жестокий враг — германцы уже почти изгнаны русским христолюбивым воинством и оставляют землю русскую, хотя и разоренную. Также и безбожные гонители на Веру Христову в России послабили свое тяжкое иго»[xxiv].

Подвиг победы России, не СССР, в тяжелейшей и кровавой войне, унесшей миллионы жизней, был отмечен духовенством разных чинов.

Так, в октябре 1945 г. митрополит Анастасий писал, что Россия для него «осияна славою своих побед, в которых так ярко проявили себя русский военный гений и исконная доблесть нашего солдата, собравши снова в своих руках свое достояние, отторженное от нее судьбами истории, и распространивши свои границы до их естественных пределов... могла бы быть подлинно благословенной и счастливейшей страной в мире, если бы в ней водворился новый порядок жизни, основанный на камне нашей отеческой православной веры и на началах полной свободы, братства и правды... Об этом мы не перестаем молить Всевышнего теперь, когда Россия находится на новом переломе своей истории. Наша молитва столь же искренна, как и наша любовь к своей родине»[xxv].

Полагаю, что здесь нужно привести слова о том времени св. архиепископа Иоанна Шанхайского (21 сентября 1945 г.), не вошедшего в РПЦ:

В период «церковной смуты» среди русской эмиграции в Китае в 1945 г. и «расколов» в ней владыка Иоанн писал: «Часть с полной искренностью отдалась порыву “объединения с Родиной”, считает, что признать себя под верховным водительством Патриарха есть проявление любви к Отечеству, а отказ от этого — измена ему. Другие просто стараются выслужиться и хотят своей ревностью всему, что “там”, показать свою верность новому гражданскому положению и ненависть к старому. Третьи, взявши также паспорт, боятся как бы не навредить себе и поэтому также поддерживают то церковное направление, хотя душой не могут отойти от нас и жестоко страдают вынужденным отрывом... Однако, как ни силен был порыв обрести страну у тех, кого раньше страшились и с кем боролись, много устояло от искушений и сохранило верность своим убеждениям и устоям своего Отечества»[xxvi].

Здесь опять речь идет о разных видах любви к Родине. У одних она требовала соединения с Россией, у других дистанцирования от безбожного государства. И еще: сама большевистская власть с разгромом Германии и ее союзников как бы искупала все прошлые «грехи и вины» в глазах многих русских эмигрантов и их Родина вновь становилась великой Россией. Прежние антисоветские убеждения у них уступают место гордости за свою Родину, менявшую свое отношение к религии.

И здесь я приведу несколько конкретных свидетельств нового отношения к государству.

Первое. Митрополит Нестор (Анисимов) в год коренного перелома в Великой Отечественной войне послал через Харбинское генеральное консульство СССР принадлежавшие ему золотые кресты и драгоценную панагию в фонд Красной Армии. В 1945 г. после занятия Харбина красноармейцами стал одним из первых, получивших гражданство СССР. Правда потом, в 1948 г., это не спасло его от ареста и почти десяти лет заключения в Исправительно-трудовом лагере (ИТЛ) за вымышленные вины и прошлую антисоветскую деятельность[xxvii].

Второе. Речь настоятеля храма Св. Троицы в Белграде протоиерея Иоанна Сокаля на торжественном обеде, устроенном в честь делегации Московского Патриархата, прибывшей в апреле 1945 г. для урегулирования ряда вопросов, в том числе и по возвращению в каноническое и евхаристическое общение священнослужителей и их паствы. В его выступлении были такие слова: «На Родине нашей практически осуществляется христианство… между понятиями СССР и Святая Русь можно поставить знак равенства. 1. Церковь отделена от Государства, и этим исполняется завет Христов: воздадите Кесарево Кесарю, а Божие – Богови. Деятельность Церкви и Государства в России теперь можно уподобить двум рельсам, параллельно идущим в одном направлении – вперед. 2. Уничтожена возможность обогащения одних за счет других, опять согласно Евангелию: “трудно богатому войти в Царство Небесное”. 3. Принцип обязательного и притом коллективного труда, когда один работает для всех, а все для одного – дышат заветом Апостола: “Кто не трудится, тот не ест”. Таким образом, Советский Союз и есть Святая Русь, осуществляющая Евангелие в жизни. Кому же мы обязаны созданием Советского Союза – Святой Руси? Кто осуществляет эту дивную гармонию жизни Государства и Церкви? Это сделал великий, гениальный Сталин. За его здоровье и благоденствие я поднимаю свою чашу»[xxviii].

Третье. Архиепископ Шанхайский Виктор (Святин Леонид Викторович) в письме к советскому консулу Ф. П. Халину в 1947 г. писал: «Я был антикоммунистом идейным и мое участие в деле не шло дальше молебнов и речей при основании и в годовщины Комитетов. Мои пути с японцами и Антикоммунистическими комитетами совпадали на путях идеологии. В прошлом пришлось пережить много страданий в революционной борьбе 1917 и 1918 г.г. Я был офицером и мне было больно видеть разложение фронта, возможность сепаратного мира и позор Армии и Родины. Нам казалось, что неминуем раздел России другими народами. В революцию у меня убили родного брата и двух двоюродных братьев, но это не смущало наши семьи. Нам дорога была наша Родина, которую я и устремился защищать на Кавказском фронте и ударных частях. Когда мы окончили гражданскую войну и рассеялись по всем чужеземным странам, мы тот-час же потеряли всякую связь со своим Отечеством и совершенно ничего не знали, что там происходит. Мы питались только теми сообщениями, которые о нашей стране давала нам пропагандистская антирусская литература. Мы говорили только о теневых сторонах коммунистической партии и все двадцать девять лет жили своими переживаниями 1917 и 1918 г. г. Мы не заметили, как партия превратилась в Величайшее Государство»[xxix].

Безусловно, можно возразить, что эти высказывания не имели массового распространения, можно привести весомые доказательства несвободы Церкви, но одно несомненно – под флагом победы СССР шло определенное «усиление Русской Православной Церкви», точнее, «православного СССР».

 Благочинный православных церквей в Синьцзяне (Западный Китай) протоиерей Дмитрий Андреевич Млодзяновский писал 26 июля 1950 г. Г. Г. Карпову: «С моим прибытием в Кульджу масса – большинство – пошла и по всей провинции пошла большая перемена. Люди из враждебно настроенных Советскому Союзу стали патриотами родины. Эмигранты начали подавать в Консульство СССР массовые заявления, получать советские паспорта. Я совершал патриотические службы, например, в день Победы в церкви было переполнено народом, несмотря на то, что был будний день. Я выступал с речью патриотического характера и масса пошла за мной»[xxx].

При этом еще раз напомню, что для многих людей победа СССР в войне с Германией воспринималась как триумф Православной России, триумф истинного христианства. И свои надежды, и выбор они связывали с «Третьим Римом».

Пожалуй, наиболее рельефно это можно увидеть на истории русской Свято-Троицкой церкви в Белграде.

Русское духовенство, оставшееся в Югославии, выбирало свой путь. Осенью 1944 г. в Москву на имя Местоблюстителя Всероссийского Патриаршего престола митрополита Ленинградского Алексия полетело многознаменательное письмо с просьбой о воссоединении с Русской Церковью, подписанное протоиереем Иоанном Сокалем. В нем были и такие строки: «От имени всех духовных лиц, оставшихся и ныне пребывающих в Белграде, и от лица всех русских церковных людей, поддерживающих тесную и постоянную связь с русской церковью, — выражаю искреннюю радость по случаю славных побед русского оружия, освободивших славянские земли от наших старых поработителей-врагов и давших нам, русским людям в раcсеянии сущим, возможность обратиться непосредственно к Вам, ВАШЕ ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕНСТВО, с покорнейшей просьбой, исходатайствовать нам право возвращения на родину с тем, чтобы мы вошли в состав Русской Церкви, под непосредственным управлением ВАШЕГО ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕНСТВА и, честно работая на ниве Христовой, могли бы принести посильную пользу как церкви, так и своей родине. Испрашивая Ваших Святительских молитв, остаюсь любящим и преданным сыном своей церкви и родины»[xxxi]. В итоге в апреле 1945 г. причт и община Свято-Троицкой церкви были приняты в каноническое и евхаристическое общение и подчинение Московской Патриархии.

Совсем по иному ситуация складывалась в православной Америке, где наиболее активным врагом безбожного СССР выступала РПЦЗ. В письме Г. Г. Карпову, составленном группой лиц (декабрь 1950 г.), о состоянии дел в Русской Православной церкви говорилось, в частности, о «Карловацкой церкви» следующее: «Для этих людей ныне Церковь в России – это скорее орудие в руках советской власти, – Патриарх тоже игрушка в руках коммунистов и сам он – коммунист! Сосредоточив около себя всяких бывших генералов, адмиралов, князей эт тутти кванти, группа этих непримиримых мечтает только об одном – реставрации монархии в России! Кроме нескольких приходов исключительно из “перемещенных” ДИ–ПИ, сторонники этой группы только тем и заняты, что пасквили за пасквилями выпускают против “жидовской”, “дьявольской” нынешней России, и не желают никак считаться с фактом управления Церкви в России избранным Патриархом. По их рассуждению в России Церкви нет, и Патриарха нет, а есть только “катакомбная”, где-то в подземельях скрывающаяся церковь»[xxxii]. Какие-либо здесь комментарии излишни. Замечу только, что максимализм любви бывает не по разуму.

И еще один деликатный момент, на котором хотелось бы остановиться: это вариативное поведение, диктуемое внешними факторами. Весьма отчетливо это прослеживается у митрополита Серафима (Лукьянова), прошедшего сложный путь от враждебной позиции к Московской Патриархии до вхождения в нее в 1945 г. «под влиянием политической обстановки и патриотического движения прогрессивной части русской эмиграции… В момент примирения с Московской Патриархией Серафим, – как подчеркивается в справке, составленной на него в октябре 1949 г. членом Совета по делам Русской Православной Церкви при Совете министров СССР Г. Уткиным, – в своем окружении подчеркивал чисто канонический характер этого акта и полную независимость в политическом отношении. По этим мотивам он в свое время отказался публично высказывать свое отношение к указу Президиума Верховного Совета СССР от 14. VI. 46 г. (о принятии советского гражданства – В. К.) и не принял советского подданства»[xxxiii]. Гораздо резче о митрополите Серафиме писала в своем письме от 4–5 ноября 1949 г. в Совет по делам Русской Православной Церкви при Совете министров СССР Мария Каллаш, подчеркивавшая его неприемлемое поведение, мягко говоря, в годы «германского нашествия» на Родину[xxxiv]. И тем не менее, прощение было получено, и митрополит Серафим вернулся в Русскую Православную Церковь, в свое Отечество.

Однако не все смогли приехать на родную землю. Характерным примером может послужить сюжет с историей архимандрита Антония (Бартошевича), ждавшего разрешения на въезд в СССР. Нельзя сказать, что о. Иоанн Сокаль не хлопотал за него перед Московской Патриархией: сохранились его письма к Патриарху Алексию I и митрополиту Николаю (Ярушевичу). В июле 1948 г. он писал главе Русской Церкви, что архимандрит Антоний, «будучи одиноким, без всяких средств к существованию... терпеливо ждет уже 4-й год какого-либо назначения. Не получая ответа на поданные два прошения, он приходит в отчаяние и думает, что его надежда возвратиться на родину никогда не осуществится. В борьбе за существование он может уйти от нас и озлобиться, и мы лишимся хорошего инока и даровитого человека. Молодого монаха очень не хотелось бы подвергать искушению приходской жизнью. Оставить его у нас тоже не следовало бы, так как реакция сочтет его отвергнутым со стороны Москвы и сразу же будет группироваться возле него, как недовольного и обиженного. Это внесло бы расстройство в нашу приходскую жизнь. Самое подходящее для него место – это монастырь, где он мог бы организовать живописную школу, быть полезным и духовно сохраниться»[xxxv].

Однако Патриархия хранила молчание. В этой ситуации архимандрит Антоний решил вовсе покинуть Югославию, уехав в 1949 г. в Швейцарию. В произошедшем Московский Патриархат нельзя упрекнуть – право принятия решений принадлежало не ему, а прежде всего ведомству Карпова. 

Были и жертвы «политики».

В 1949 г. священник Свято-Троицкой церкви в Белграде о. Владислав Неклюдов писал секретарю Московской Патриархии Л. Н. Парийскому: «Вообще же здесь для русских вообще, а для сов[етских] граждан в особенности становится все тяжелее... Вот что здесь происходит. В связи с резолюцией Коминформбюро местные власти стали подозрительно смотреть на всех сов[етских] граждан, подозревая их в неблагонадежности и даже в шпионстве. Многих лишили службы, многих – пенсии и очень много арестованных совершенно невинных людей... 11 мая в Сараево арестован русский протоиерей, настоятель находящейся в ведении о. Иоанна Сокаля, как благочинного, русской церкви. Ему, кажется, пришла виза на выезд в СССР, и он, получив из посольства в Белграде вызов, пошел доставать разрешение. Теперь мы, как «иностранцы», не можем передвигаться без специальных в каждом случае разрешений. Когда он, пополняя бланк, написал, что едет по вызову посольства СССР, это вызвало неудовольствие. Вечером к нему пришли, произвели тщательный обыск, взяли пишущую машинку, радиоприемник, фотоаппарат и... всю наличность церковной кассы, а также, конечно, и его самого и посадили в узилище, где он безвестно пребывает и по сей день. Имя его – о. Алексей Крыжко... Он писал мне, что больше всего боится, что в последнюю минуту, когда придет так жадно ожидаемая им виза, его засадят и поездка сорвется. По-видимому, так оно и случилось»[xxxvi]. В итоге югославский народный суд приговорил о. Алексея за шпионскую деятельность к 11 годам заключения. Сидевший вместе с ним в тюрьме о. Владимир Родзянко в 1952 г. писал Патриарху Алексию I, что о. Алексей просил всем передать следующее: «Скажите там, что все клевета, и никогда я никаким шпионом не был, а только лишь хотел быть верным своей Церкви, пастве и родине»[xxxvii].

Священник Владислав Неклюдов – это еще одна жертва раздора Сталина с Тито. Он был арестован скорее всего летом 1949 г. по обвинению в намерении по просьбе о. Алексея просить посольство СССР ходатайствовать перед югославскими властями за невинно арестованных в Сараево. Как писал о. Иоанн Сокаль митрополиту Николаю (Ярушевичу), «эта просьба квалифицируется как шпионаж и за это подвергаются оба большой опасности»[xxxviii]. 9 декабря о. Иоанн Сокаль сообщал митрополиту Крутицкому: «В ночь с 29 на 30 ноября погиб о. Владислав. Это случилось накануне суда над ним в Сараево, куда его и переслали из белградской тюрьмы... погиб исключительно благодаря своей честности и доверчивости. Понятно, что такого человека они и не допустили до суда. Он был храбрый, мужественный и бесстрашный; беззаветно любил Родину и преданным ей остался до конца. Его совесть была чиста, и потому он не боялся смерти»[xxxix]. (По другим данным он погиб в белградской тюрьме[xl].) Солидарного мнения об о. Владиславе был и о. Владимир Родзянко. Сообщая Патриарху Алексию I о гибели своего собрата, он писал: «Известны мне обстоятельства последних минут протоиерея о. Владислава Неклюдова. Он был поставлен в такое положение, что самое его появление на суде должно было бросить тень на Мать-Церковь Русскую и дать повод для вражды к ней Церкви Сербской. Он предпочел «положить жизнь за други своя» и без колебаний это сделал. «Самоубийством» было названо то, что церковь венчает венцом мученическим, потому что это не был акт отчаяния или безверия, но наоборот – сознательная жертва за церковь, веру и истину. Самых последних минут о. Владислава никто из его тюремных товарищей лично вообще не видел»[xli]. 

Завершая свой краткий экскурс в историю любви к Родине, где была и гордость славным ее прошлым, и трагедия русского самодержавия, и приятие Советской России, победившей фашизм, и враждебность к «советскому коммунизму», позволю себе сделать три простых вывода.

Первое: тривиальное – история Родины в первой половине XX столетия, полная драм, есть история любви к Родине в ее различных вариантах, от неприятия большевистской России до приятия Родины, становившейся на путь изменения своего отношения к Церкви.

Второе: понятие Родины резко отличалось от понятия государства. Можно было любить Россию, но ненавидеть большевистскую власть.

Третье: разгром фашизма положил начало процессу изменения отношения к СССР, «искупившей свой грех» победами русского воинства.