Диакон Андрей Псарев: Ваше Преосвященство! Когда состоялась Ваша первая встреча с РПЦЗ? Можно начать рассказ с того времени, когда Вы нашли русскую эмигрантскую церковь в Лондоне?
Митрополит Каллист (Уэр): Да, давайте вернемся к этому времени. Я впервые вошел в русскую церковь св. Филиппа на Букингем Пэлэс Роуд в 1952 году, когда мне было семнадцать лет. Я тогда еще учился в школе («в школе» в английском смысле, то есть я еще не поступил в университет). Это был мой последний год в Вестминстерской школе в Лондоне, а через год я уже поступил в Оксфордский университет. Я описал то впечатление, которое произвело на меня Всенощное бдение, в одной из статей, которая была напечатана в моей книге «Внутреннее царство» – может быть, она у Вас есть. Если у Вас ее нет, я могу подарить Вам экземпляр.
Итак, церковь на Букингем Пэлэс Роуд принадлежала Англиканской Церкви. В 1924 году ее передали во временное использование православным: после того, как была закрыта часовня в русском посольстве, которая была единственным местом, где русские могли совершать богослужения. Но когда Великобритания признала Советский Союз, здание посольства Российской Империи пришлось освободить, поэтому Англиканская Церковь предложила церковь в центральной части Лондона. Это предложение было сделано просто русской общине, которая в то время была еще единой в юрисдикционном смысле.
Затем, в 1926 году, произошел раскол между последователями митрополита Евлогия в Париже (позже, в 1931 году, они перешли в юрисдикцию Константинополя) и теми, кто последовал за членами Карловацкого синода. Договоренности между двумя группами были интересными: в одно воскресенье церковь использовала Карловацкая группа, а в следующее – последователи митрополита Евлогия. Так они и чередовались между собой по воскресеньям. У них были специальные договоренности относительно того, кто будет использовать церковь во время Страстной Седмицы и великих праздников. Так продолжалось приблизительно до 1945 года, когда «евлогианский» приход перешел в юрисдикцию Московского Патриархата. Как я понимаю, делить церковь стало сложнее, потому что между русскими из Парижа и Зарубежной Церковью не было тесного общения, хотя они и признавали друг друга в некотором смысле.
Мне кажется, большинство прихожан не волновал вопрос о юрисдикциях. Они просто приходили в эту церковь, потому что это была русская церковь. Но, технически говоря, она делилась между двумя группами. Я помню то всенощное бдение, когда я впервые зашел туда в 1952 году. Я был занят в воскресные дни утром – ходил на богослужения в Вестминстерское Аббатство. В тот первый для меня субботний вечер в церкви были два священника с длинными седыми бородами и дьякон. В следующую субботу там был только один священник – и у него не было бороды. А в последующую субботу снова служили два священника с длинными бородами и дьякон. Я не понимал причины этих перемен в течение многих лет. Священник без бороды был будущим митрополитом Антонием (Блумом), в то время он был безбородым и служил в приходе Московского Патриархата.
В таких обстоятельствах состоялся мой первый контакт с РПЦЗ. Когда я переехал в Оксфорд, я познакомился с теми русскими людьми, которые были связаны с университетом – прежде всего с Николаем Михайловичем Зёрновым и его женой Милицей. Он читал лекции по культуре восточного православия. После того как он ушел на пенсию, я получил это место. Также я познакомился с такими людьми, как Дмитрий Оболенский и его жена Елизавета. Некоторое время спустя в Оксфорд приехала профессор Надежда Городецкая. Так я познакомился с университетскими преподавателями. Чета Зёрновых, конечно, была уже студентами, когда произошла революция, тогда как Дмитрий Оболенский только родился в 1917 году. Благодаря Зёрновым у меня была возможность услышать о дореволюционной России.
Русский приход в Оксфорде принадлежал к юрисдикции Московского Патриархата. Приходским священником был архим. Николай (Гиббс), наставник Царевича Алексея и других детей Императора Николая. О. Николай (Гиббс) был рукоположен в 1930-х годах митрополитом Нестором Камчатским. Мне кажется, его рукоположили в Китае. После революции он служил в таможенной службе Китая. Благодаря связям о. Николая митр. Нестора пригласили в Англию в 1938 году, и он принял участие в некоторых богослужениях в одной из святынь Англиканской Церкви, в Уолсингеме.
О. Николай перешел из Карловацкой юрисдикции в Московский Патриархат. Я не помню точной даты. Но помню, когда я беседовал с ним об этом, он сказал, что, когда в Русской Церкви был избран Патриарх, он подумал: «Теперь у нас есть Патриарх в Русской Церкви – мы все должны быть под его властью». Так что, я полагаю, это должно было быть около 1945 года. В то время Русская Церковь использовала для богослужений маленькую часовню на Марстен стрит, в доме, который приобрел о. Николай.
Ему помогал второй священник, который приехал в 1953 году – год спустя после моего поступления в Оксфорд – иеромонах (впоследствии архиепископ) Василий (Кривошеин), он приехал со Святой Горы Афон. Таким образом, в 1950-х я познакомился с определенным количеством русских в Оксфорде, которые принадлежали к старшему поколению. О. Василий (Кривошеин), должно быть, родился и вырос в России, его отец был членом кабинета министров.
Очень важная связь с Россией появилась у меня в 1957 году, когда я впервые встретил матушку Елизавету (Ампенову), бывшую настоятельницу женской общины в Лондоне. Она приехала из Иерусалима, хотя выросла она в Лондоне. Монахини, которых в ее общине было шесть, включая ее саму, были все арабского происхождения, они получили образование в монастырской школе в Вифании, которую организовала Русская Миссия. Я познакомился с матушкой Елизаветой в январе 1957 года. В то время я начал всерьез думать о присоединении к Православной Церкви. Греческий епископ (в то время еще викарий) Иаков отговаривал меня от перехода в православие. Он говорил: «Мы всего лишь церковь для эмигрантов, для греков и русских, и здесь нет места англичанину. Тебе стоит оставаться в Англиканской Церкви, это очень хорошая Церковь. У нас хорошие отношения с англиканами. Тебе следует оставаться там». Я было несколько расстроен таким отношением. Я поехал повидаться с матушкой Елизаветой, которая была совершенно тверда и откровенна. Она не сказала ничего против греков, но сказала следующее: «Православная Церковь – истинная Христова Церковь. Если ты веришь в это, тебе следует перейти в православие. Тут даже и вопроса нет!» У нее было никаких сомнений в этом отношении. «Но, – сказала она, – наше положение Православной Церкви в изгнании довольно сложное, потому что у нас не очень легкие отношения с другими православными».
Итак, она посоветовала мне посетить сербского священника в Лондоне, о. Милоя Николича. О. Милой сказал: «Конечно, ты можешь присоединиться к Сербской Православной Церкви, хотя у нас тоже есть свои проблемы. Хоть у нас и нет разделения на Патриаршую и Зарубежную юрисдикции, тем не менее, у нас сложные отношения с Церковью в Югославии, которая находится под властью коммунистов. Ты англичанин. Тебе не стоит вдаваться в чисто русские или сербские проблемы, связанные с коммунизмом».
д.А.: Владыка, как это интересно!
м.К.: Он сказал: «Лучше тебе пойти к грекам, потому что у них относительно нормальные отношения с Церковью-Матерью, т.е. с Константинополем, и с Церковью в Греции. У них нет этой проблемы, как существовать под властью коммунистов». Я сказал ему: «Я уже виделся с Греческим епископом, и он посоветовал мне оставаться англиканином».
«Ох! – сказал о. Милой. – Он так тебе сказал? Пойди к нему снова. Свяжись с ним через неделю». Что именно о. Милой сказал еп. Иакову, я не знаю. Но он, очевидно, привел убедительные аргументы, потому что, когда я снова связался с еп. Иаковом, он сказал мне: «Приходи ко мне, и мы обсудим дату твоего принятия в православие». Так что он полностью изменил свою позицию и принял меня в православие.
Я бы предпочел стать членом Русской Церкви, потому что меня очень привлекала русская духовность и особенно такие люди, как св. Серафим Саровский. Он произвел на меня сильнейшее впечатление.
Но я знал древнегреческий, поэтому в этом отношении в Греческой Церкви мне было легче. Я также понимал, что была еще одна проблема: мне пришлось бы делать выбор между Карловацкой юрисдикцией и Московским Патриархатом. Я не хотел присоединяться к Московскому Патриархату. Я даже и не думал об этом всерьез, потому что я не смог бы чувствовать себя хорошо из-за тех компромиссов с коммунистами, на которые пришлось пойти Русской Церкви в Советском Союзе. Но я понимал, что они подвергались гонениям, а я нет. Так что это было не мое дело – судить их. Но в то же время я чувствовал, что не могу разделять те заявления поддержки, которые они высказывали по отношению к коммунистическому режиму.
Надо сказать, что о. Антоний (впоследствии митрополит Сурожский) в целом не делал подобных заявлений. Он оставался крайне независимым. Мне кажется, что он никогда и не бывал в советском посольстве. Он не был гражданином Советского Союза, у него было гражданство Франции. Кроме того, он никогда, как мне говорили, не принимал никаких денег от советской России. В то время клир Московского Патриархата в западных странах – по крайней мере большая часть клира – получал зарплату из России. Они должны были получать свои деньги в посольствах Советского Союза. Он никогда этого не делал. Таким образом, он сохранял независимую позицию, будучи при этом верным Московскому Патриахату.
Тем не менее, в поздний период он критиковал оо. Николая Эшлимана и Глеба Якунина, написавших открытое письмо Патриарху в 1966 году. Он говорил, что им не следовало критиковать Патриарха. Он говорил об этом публично, в частности, на встрече, где я присутствовал. Но когда Солженицын был выслан, тогдашний помощник Патриарха, митрополит Серафим, выступил с заявлением, что Солженицын не представлял взглядов Русской Православной Церкви. Это было очень критическое письмо против Солженицына и его опубликовали в «Нью-Йорк Таймс». Митр. Антоний написал тогда другое письмо в «Нью-Йорк Таймс», в котором он публично заявил следующее: «Я, иерарх Московского Патриархата, полностью отмежевываюсь от замечаний, опубликованных под именем митр. Серафима». Я думаю, он использовал такую формулировку, потому что он сомневался, действительно ли митр. Серафим выступил с этим заявлением. Он полагал, что письмо, возможно, было ему просто продиктовано. Но он публично отстранился от этого письма и заявил: «Мы чтим Солженица как истинного сына Православной Церкви».
Итак, митр. Антоний сохранял независимость. Но у меня было чувство, что, если бы я присоединялся к Русской Церкви, я должен был бы стать членом Зарубежной Церкви, и многие отговаривали меня от этого.
д.А.: Но для принесения монашеских обетов Вы поехали в монастырь св. Иоанна Богослова на Патмосе.
м.К.: Да, верно. Напомню последовательность событий: в 1958 году я был принят в православие в греческом соборе. Меня принимал еп. Иаков, викарный епископ. Затем он сказал мне пойти на исповедь к о. Георгию Шереметеву. Таким образом, с его согласия и по его благословению я избрал о. Георгия своим духовником. В то время отношения были нормальными, между Вселенским Патриархатом и РПЦЗ было евхаристическое общение. Только значительно позже – в 1970-е, я думаю – отношения стали более напряженными и сложными.
Итак, я принадлежал к Греческой архиепископии, но моим духовным отцом был о. Георгий. В основном, как мне кажется, я ходил в русские приходы. Но о. Георгий не возражал против того, чтобы я ходил в русский приход в Оксфорде, принадлежавший к Московскому Патриархату. В этом отношении он не придерживался экстремистских взглядов. Он сказал мне: «Московский Патриархат – Православная Церковь. У них истинное священство и истинные таинства, мы в этом не сомневаемся. Но в свободной стране мы должны быть свободными». Такова была его позиция, и он не возражал против того, чтобы я ходил в этот приход.
Затем, в 1963 году, я поехал в монастырь владыки Виталия в Монреале и провел там шесть месяцев. В 1964 году я вернулся в Англию. У Греческой ахиепископии Фиатиры появился новый епископ – Афинагор (не путать с Патриархом Афинагором!). Я уже встречался с ним раньше, когда ездил в Принстон в 1960 году. Он предложил мне возможность поработать у него секретарем, отвечать за делопроизводство на английском языке, и сказал, что хотел бы рукоположить меня в диаконы. Как раз в то время, после моего пребывания у владыки Виталия, мой духовник о. Георгий сказал: «Я не благословляю тебя рукополагаться в священники в РПЦЗ». И добавил: «Наше духовенство становится очень ограниченным». Он не сказал ничего больше, но я думаю, он предвидел позицию митр. Филарета, который, когда был главой РПЦЗ, обвинял (в той или иной степени) Вселенский Патриархат в отпадении от православной веры. О. Георгий не говорил об этом открыто, но мне кажется, он знал о настроениях некоторых людей в РПЦЗ в то время, которые говорили: «Мы – единственная истинная Православная Церковь (может быть, еще и старостильники в Греции)». По моему мнению, о. Георгий не придерживался подобных взглядов. Мне кажется, он предвидел рост подобных настроений в РПЦЗ и поэтому сказал мне: «Ты сочтешь это слишком ограниченным».
Я впервые столкнулся с таким отношением, когда я приехал в Джорданвилль в 1960 году, еще не будучи монахом. Я приехал туда пожить с письмом от матушки Елизаветы, и был очень радушно принят. Но затем о. Константин (Зайцев) обнаружил, что я принадлежу к Греческой Церкви, и был крайне этим недоволен. Он сказал мне: «Да, мы находимся в евхаристическом общении с Вселенским Патриархатом, но это не будет продолжаться долго». Это был первый случай, когда я столкнулся с подобным отношением в РПЦЗ. Я пришел к нему на исповедь, он дал мне разрешение и благословил причаститься. Но при этом он сказал: «Будет лучше, если ты будешь причащаться только в русских храмах» – под «русским храмами» он подразумевал Зарубежную Церковь. Так я и поступал в то время. О. Георгий Шереметев так никогда и не согласился с этим подходом.
Когда я рассказал о. Георгию (Граббе), будущему епископу Григорию, что мне было сказано не причащаться в греческих храмах, если я причащался в РПЦЗ, он очень негодовал. Он спросил: «Кто тебе такое сказал?!» Я не стал называть имени о. Константина, поскольку не хотел, чтобы у него были неприятности, и сказал: «Ну я просто где-то слышал». В тот момент о. Георгий (Граббе) высказался весьма определенно: «Мы состоим в общении с другими Православными Церквами, за исключением Московского Патриархата и в связи с проблематичной ситуацией в Иерусалиме». Мне кажется, это было потому, что Иерусалимский Патриарх в 1950-х заявил, что клирики РПЦЗ не имеют права служить в храме Гроба Господня. Впоследствии отношение Иерусалимского Патриархата изменилось. Но в то время о. Георгий особенно подчеркивал, что мы состоим в общении, что у нас братские отношения – особенно на территории Александрийского Патриархата в Северной Африке, где у наших священников очень близкие отношения с греческим духовенством. К примеру, они договаривались об отпусках так, чтобы русский священник присматривал за греческим приходом, когда греческий священник уезжал в отпуск, и наоборот – когда уезжал русский священник, о его прихожанах заботился греческий священник.
Конечно, позже о. Георгий (Граббе) сильно изменился и его взгляды стали гораздо более строгими. Боюсь, это произошло под влиянием о. Пантелеимона из Свято-Преображенского монастыря в Бостоне. Вот каков был общий фон событий в то время.
Когда я был рукоположен в священники Греческой Церкви в 1966 году, в течение нескольких лет я регулярно совершал богослужения в русской монашеской общине матушки Елизаветы в Лондоне. О. Георгий Шереметев был священником в этой общине. Его здоровье было слабым; у него были проблемы с сердцем, и он все время боялся, что у него может случиться сердечный приступ во время Литургии. Поэтому он попросил меня совершать богослужения в праздничные дни – например, на Рождество (по старому стилю), когда я был свободен от церковных послушаний в Оксфорде. Так продолжалось до 1970 года.
Однажды, когда я приехал в общину служить Литургию в один из будних дней, также туда приехал о. Пантелеимон из Бостона. Он был, очевидно, не рад узнать, что я служил Литургии в этой общине (это было в 1970 году) и сказал мне об этом напрямую. Тогда я ответил ему: «Хорошо. Я не знал, что Вы собирались приехать. Тогда завтра Вы совершайте Литургию для сестер». Он сказал: «Нет, служите Вы! Потому что Вы специально для этого приехали, они Вас пригласили». И он пришел на службу. Он не стал причащаться, но остался до конца. Но в конце он сказал: «Такое дозволяется только как случай крайней икономии, и это не должно продолжаться в дальнейшем».
Спустя несколько недель матушка Елизавета получила письмо от митр. Филарета, в котором говорилось следующее: «Было бы лучше, если бы Вы не приглашали о. Каллиста служить в Вашем монастыре столь часто». Он не написал, что она вообще не должна меня приглашать и что мне нельзя дозволять совершать богослужение у них. Но матушка Елизавета сказала (и я с этим согласился), что в письме было ясно выражено нежелание митрополита, чтобы я служил в ее общине. Поэтому мы сочли за лучшее прекратить эту практику. Это все произошло в 1970 году. Я больше не ездил совершать богослужения в этой общине. В 1971 году о. Георгий Шереметев умер, но он не принимал непосредственного участия в решении вопроса о том, следовало ли мне служить там.
д.А.: Владыка, в том же году на соборе в Монреале было принято решение о том, чтобы в РПЦЗ принимали только через крещение. Я хотел бы спросить, сыграла ли Ваша книга о Евстратии Аргенти какую-то роль – ведь о. Георгий Граббе был очень впечатлен этой книгой, как я понимаю.
м.К.: Интересный вопрос. Он никогда не говорил мне лично, что моя книга произвела на него впечатление. Я думаю, что книга могла повлиять на развитие событий, потому что в ней я очень четко описал события, связанные со спорами в Константинополе в 1755 году, а также подробно изложил все аргументы Евстратия Аргенти, относившегося к той группе богословов, которые в основном и поддерживали практику перекрещивания. Так что да, я полагаю, книга могла сыграть какую-то роль в принятии ими решения. Я никогда не слышал прямого подтверждения этому. Но, без сомнений, о. Георгий (Граббе) знал об этой книге – насколько я помню, я отправил ему экземпляр, когда книга была опубликована. Она могла бы добавить аргументов в пользу очень последовательной и строгой позиции в вопросе перекрещивания. Я также указал, что, например, св. Никодим Святогорец в XVIII веке (он был редактором Добротолюбия) в своей книге о церковных канонах защищает практику повторного крещения обращенных. Он пишет: «В прошлом обращенные из Римо-Католической Церкви принимались посредством Миропомазания. Это делалось из соображений икономии. Но сейчас время икономии прошло и нам нужно применять строгость – акривию». Это был один из его аргументов, и этот аргумент не принимают некоторые специалисты по каноническому праву, например, Джон Эриксон из Свято-Владимирской семинарии. Они утверждают, что это неправильная интерпретация икономии. Но в любом случае аргументы по всем этим вопросам были изложены в моей книге о Евстратии Аргенти. Кстати, интересно отметить, что книгу недавно переиздали. Очевидно, она продолжает вызвать интерес. В Греческой Церкви, и особенно на Святой Горе Афон, есть люди, которые считают, что обращенные (из других христианских конфессий – прим. пер.) должны приниматься через крещение, т.е. придерживаются строгих взглядов.
д.А.: Владыка, а Ваша собственная позиция по этому вопросу изменилась за прошедшие годы? Что Вы написали бы сейчас в предисловии к этой книге?
м.К.: В самой книге я не придерживался каких-то определенных взглядов относительно того, нужно ли повторно крестить обращающихся в православие. Меня самого приняли посредством Миропомазания, поскольку в 1950-х именно такой была практика, принятая в РПЦЗ. Кроме того, Великая Княгиня Елизавета, преподобномученица, была принята в Православную Церковь через Миропомазание, как и Императрица Александра. Так что я сам не был однозначным сторонником позиции Аргенти. Но я собрал все его аргументы и нигде не говорил, что эти аргументы недостоверны или неубедительны. Я подчеркивал тот факт, что практика Православной Церкви бывала различной. Русские в начале XVII века крестили обращавшихся из католичества. На Московском Соборе 1666–1667 гг. было принято решение отказаться от этой практики благодаря давлению присутствовавших там греков, которые настаивали, что католиков нужно принимать через Миропомазание. Затем, когда русские стали практиковать этот подход, сами греки в 1755 году начали повторно крестить католиков. Так что я старался подчеркнуть, что на деле в истории Православной Церкви существовали обе практики. Я не говорил, что только одна из них является приемлемой, но я очень подробно и выразительно пересказал аргументы Аргенти.
Пожалуй, мне стоит объяснить, как я занялся написанием книги о Евстратии Аргенти. В 1959 году ко мне обратился один Лондонский грек, мирянин, Филипп Аргенти, прямой потомок Евстратия, который написал целую серию исторических работ, посвященных острову Хиос. Он был весьма выдающимся ученым. Он хотел, чтобы о его предке Евстратии написали книгу, но понимал, что, поскольку он сам не был богословом, он не мог написать такую книгу. Он и предложил мне ее написать. Он даже заплатил мне за это небольшой гонорар и предоставил все материалы, которые имели отношение к его предку. Я думаю, без его помощи я не смог бы написать эту книгу – я охотно признаю это. Так что, по правде говоря, я занялся этой книгой не по собственной инициативе, а по его приглашению – так я заинтересовался этой темой и втянулся в нее.
Если бы я писал новое вступление к этой книге, я, пожалуй, сказал бы, что с позицией св. Никодима Святогорца связаны определенные проблемы: получается, что есть только два пути – икономия и акривия (строгость). Я бы упомянул взгляды православных специалистов по каноническому праву, которые говорят, что это непонимание принципов икономии и что ее нельзя использовать подобным образом. Я бы сказал, что разница между различными практиками в православии не так легко объяснима, как я думал в то время, принимая взгляды св. Никодима. Так что я был бы, наверное, более осторожен, но я не стал бы ничего менять в своем изложении аргументации сторон, которое, насколько я знаю, до сих пор не было никем опровергнуто или заменено какими-то новыми публикациями. Никаких новых фактов, которые могли бы опровергнуть мои тезисы, вроде бы не появлялось.
д.А.: К вопросу об икономии: какова Ваша позиция относительно идеи, что пустые формы правильно совершенного крещения исполняются благодати в момент принятия человека в Церковь, в какой бы форме не происходило это принятие? Так что если мы принимаем священника через покаяние, Церковь может дать ему через это Таинство все, что необходимо для священнического служения, без признания его крещения. Это еще одна интерпретация икономии Таинств.
м.К.: Да, я действительно слышал конкретно о таком истолковании. Но я не могу сказать, что оно меня удовлетворяет. Я думаю, что икономия может использоваться для того, чтобы разрешить отступление от строгих правил Церкви, но не для того, чтобы вводить нечто такое, чего не существовало раньше.
Я обычно привожу типичный пример оправданного применения икономии, который не вызывает споров: каноны говорят, что человека не должно рукополагать во диаконы до 23 лет, а в священника – до 30 лет. На практике во всех православных Церквах в священники и диаконы рукополагают людей, не достигших канонически установленного возраста. Этот вопрос, как мне кажется, не вызывает особенных споров. Это такое облегчение правил. Но сказать о человеке, который был не крещен, который вроде бы прошел внешний обряд крещения, но при этом на самом деле не был крещен, что каким-то образом его крещение станет действенным по икономии благодаря миропомазанию – это я нахожу крайне сложным. Я не думаю, что икономию можно использовать для того, чтобы оправдывать создание того, чего раньше не существовало. Вот о чем я, наверное, написал бы в новом предисловии.
д.А.: Давайте теперь вернемся к тому времени, когда Вы жили в Канаде с владыкой Виталием.
м.К.: Владыка Виталий написал мне в начале 60-х сначала просто о том, что он слышал обо мне и молился за меня. Это было очень дружеское письмо. Он услышал обо мне от одного моего друга-студента, с которым я познакомился, когда жил в Принстоне в 1959–1960 годах. Этот друг был русским из Канады, он знал владыку Виталия и рассказал ему обо мне. Затем владыка Виталий написал мне второе письмо с приглашением приехать в Монреаль и помочь ему в работе с англоговорящей православной паствой.
Когда же я наконец приехал в Монреаль, он принял меня весьма холодно. Теперь я понимаю, хотя он никогда не говорил этого напрямую, что он был недоволен моей книгой «Православная Церковь», моей первой книгой, которую опубликовало издательство Penguin. Он счел ее слишком либеральной. Я делаю такой вывод из тех замечаний, которые мне довелось услышать, но он так никогда и не высказался откровенно. Но я почувствовал, когда приехал в Монреаль, что он был мной недоволен. Спустя шесть месяцев моего пребывания там он сказал мне: «Это место не для тебя». И добавил: «У тебя нет настоящего призвания к монашеской жизни». Он высказался вполне откровенно и определенно. Я уверен, что он сказал это искренне, а не со зла. Я очень уважаю его. Но, конечно, его слова меня расстроили.
Когда я жил в его монастыре, иногда он просил меня помочь в печатной мастерской. У него в подчинении был еще один монашеский дом в сельской местности, где они занимались сельским хозяйством, но я ни разу туда не съездил, я все время был в Монреале. Но чаще всего он говорил мне (он знал, что мне нужно было закончить докторскую диссертацию в Оксфордском университете) такие слова: «Так, ты сконцентрируйся на этом и занимайся чтением и научной работой». Он почти не привлекал меня к работе в монастырском доме. Мне кажется, он с самого начала рассматривал мой приезд как нечто временное.
д.А.: Но Вы сами не были уверены. Вы думали о том, чтобы остаться, правильно?
м.К.: Да, я сначала думал о том, чтобы остаться там. Когда же он сказал: «Нет, ты не можешь здесь остаться», я почувствовал определенное облегчение. Но до того момента я желал остаться и подвизаться. Однако я внезапно понял, что он был прав. Вот почему я не держу на него зла из-за его решения. Я думаю, он считал, что я был излишне либерален в своем отношении к православию (по его стандартам).
Он также упомянул в каком-то разговоре (не со мной), что он думал, что я шпион. Матушка Елизавета услышала об этом в Лондоне. Она говорила мне об этом с глубоким презрением: «Типичная фобия перемещенного лица». На самом деле владыка не был перемещенным лицом, но мог рассматриваться в качестве такового. Я знаю из рассказов других людей, что у матушки Елизаветы были сложные отношения с ним, когда он был священником в Лондоне; вернее, когда он был епископом в Южной Америке и хотел, чтобы монахини из возглавляемой ею общины приехали помочь ему, на что она ответила отказом. Он был, очевидно, очень раздражен этим и написал ей очень сердитое письмо. Но архиепископ Иоанн (Максимович), свт. Иоанн, сказал ей: «Не отвечай на это письмо!» Вот какова была подоплека этих событий, но ко мне это не имело отношения.
Когда я вернулся от владыки Виталия, о. Георгий сказал мне: «Я знал, что ты не останешься там». Он рассказал мне, что владыка Виталий произвел на него впечатление очень жесткого человека, когда он был приходским священником в Лондоне.
д.А.: Они, возможно, были вместе в северной Германии?
м.К.: Да, возможно. Я не знаю. Это вполне возможно. Я думаю, реальной причиной было не то, что он всерьез считал меня шпионом (возможно, были моменты, когда он всерьез так думал), но сложившееся у него мнение, что я не подхожу, и то, что он считал меня слишком независимым. Когда я опубликовал свою книгу, он понял, что я уже был человеком, получившим широкое образование и составившим себе определенную репутацию. Он хотел кого-то, кто был бы более податливым, кого можно было бы сформировать в соответствии с его собственными желаниями. Я заметил в его монастыре, что все монахи были крайне преданны ему. Что ж, один не был таким. Но будущий епископ Павел, например, был очень предан ему. Остальные, я думаю, тоже глубоко уважали его. Возможно, он чувствовал, что я буду слишком независимым, и наверное, он был прав.
д.А.: Владыка, Вы упомянули книгу «Православная Церковь», которая совершенно уникальна. Было много других попыток написать подобное изложение, но мне кажется, что нет книг, которые могли бы сравниться с Вашей книгой по успешности. Было ведь даже несколько переизданий. Я помню, что на задней стороне обложки одного из изданий говорилось, что автор в данный момент проживает в Монреале.
м.К.: Да. Там могло быть даже быть написано, что я являюсь членом РПЦЗ. Было такое.
д.А.: Наверное, это было второе издание, а не то, которое видел владыка Виталий.
м.К.: Да, книга была опубликована в 1963 году, как раз в то время, когда я поехал в Монреаль. Первое издание вышло в 1963 году. Позднее я внес несколько исправлений в разные переиздания, чтобы книга не устаревала, но я не вносил никаких кардинальных изменений до 1993 года. Тогда я переписал почти треть книги, особенно те ее части, которые относились к Православной Церкви под коммунистическим игом. После падения коммунизма церковная ситуация в странах Восточной Европы и в России, естественно, полностью изменилась и поэтому нужно было переписать этот раздел.
Мне кажется, первое издание 1963 года было написано во многом под влиянием РПЦЗ, и я довольно критически отзывался там о Московском Патриархате. Поначалу владыка Антоний (Блум) даже не позволял продавать мою книгу в книжной лавке русского собора. В 1993 году я осознал, что некоторые вещи, сказанные мной, были слишком резкими, и я изменил их. Но я сохранил те главы книги, в которых я изложил точку зрения РПЦЗ. Когда я писал свою книгу в 1963 году, у меня было ощущение, что все материалы, доступные английскому кругу читателей, представляли Московский Патриархат в выгодном свете – особенно те, которыми пользовались англикане. Это отчасти было причиной, по которой я хотел представить и другую точку зрения – чтобы объяснить, почему большинство русских в эмиграции предпочитали не быть членами Московского Патриахата.
Я счел необходимым упомянуть, что в России существовала катакомбная церковь. Конечно, материалы, публикуемые РПЦЗ, упоминали об этом, но в общем и целом они не циркулировали в достаточно широких кругах. Поэтому я счел, что было бы правильно изложить и другую точку зрения. Меня критиковали за то, что я слишком симпатизировал РПЦЗ, как это представлялось некоторым. Такую позицию заняли некоторые из рецензентов моей книги. Я даже помню, как один из епископов Московского Патриархата, архиепископ Алексий (ван дер Менсбрюгге), говорил мне: «В России нет катакомбной церкви!» Она существовала, утверждал он, в двадцатых и тридцатых годах, но после Второй мировой войны, по его словам, «она прекратила свое существование». Более того, он говорил так: «Я епископ Московского Патриархата, я разбираюсь в этих вопросах». Ну что же, сейчас у нас, конечно, есть множество свидетельств, что катакомбное движение на самом деле существовало. Возможно, не следут говорить о «катакомбной церкви», потому что нет уверенности, что там была единая иерархическая организация. Но совершенно точно были епископы, даже в сороковых и пятидесятых годах, которые не принадлежали к Московскому Патриархату. Сейчас, конечно, появились свидетельства об этом. Но в то время мой голос был одиноким, об этом широко не говорилось.
Мне кажется, Московский Патриархат был обеспокоен тем, что эта книга была опубликована серьезным светским, нерелигиозным издательством (Penguin/Пингвин), чьи книги продавались в обычных книжных магазинах, а не только в специализированных религиозных магазинах. Возможно, эта была первая книга о Православной Церкви, выпущенная большим светским издательством. Мне кажется, это их обеспокоило.
Но меня также критиковал о. Георгий (Граббе) – за то, что я слишком положительно отзывался об экуменизме в последней главе книги. Может быть, поэтому и владыка Виталий был расстроен, когда он прочел эту книгу. У меня есть основания думать, что он действительно прочел ее или по крайней мере прочел те главы, которые были ему интересны. В переиздании 1993 года я пишу о христианском единстве с меньшим пессимизмом, но я сохранил основные положения первого издания в неизмененном виде: утверждение, что Православная Церковь есть истинная Церковь Христова, и что мы не принимаем «теорию ветвей Церкви» ни в какой форме.
д.А.: Идентичность РПЦЗ всегда была тесно связана с русским национализмом и анти-коммунизмом. Эти тенденции способствовали самоопределению РПЦЗ, нравится нам это или нет; как сказал о. Александр Шмеман, это определило стиль РПЦЗ. Но теперь, когда коммунизм прекратил свое существование, как РПЦЗ самоопределяется, на что опирается?
м.К.: То, чем я всегда восхищался в РПЦЗ, – это их верность литургическим и аскетическим духовным традициям русского православия в частности и православия в целом. Меня всегда поражало, насколько ревностно они совершали церковные богослужения и перепечатывали богослужебные книги, особенно в то время, когда их было сложно достать. Я помогал священникам из Московского Патриархата, которые боялись писать напрямую в Джорданвилль, приобретать книги и отвозить их в Россию. Я спросил одного священника, не будет ли у него проблем на таможне – ведь он ввозит книги, в которых содержатся молитвы о страждущих под коммунистическим игом. Он ответил, что проблем не будет, потому что советские таможенники не могут читать по-славянски.
Я также всегда восхищался тем, как РПЦЗ сохраняла литургическое благочестие в то время, когда другие православные – например, греки в Америке – вносили изменения в богослужение. Я не ездил в Россию в то время, но думаю, что, конечно, там службы тоже совершались по уставу.
РПЦЗ также сохраняла духовность в традиции, например, Добротолюбия, свв. Феофана Затворника и Игнатия Брянчанинова. Теперь общение между РПЦЗ и Московским Патриархатом восстановлено. Я очень рад этому, а также тому, что РПЦЗ сохраняет свою собственную идентичность. Конечно, Московскому Патриархату было бы довольно сложно осудить митр. Сергия (Страгородского) и отвергнуть свою собственную идентичность, но они канонизировали российских новомучеников, которых теперь почитает вся Русская Церковь.
После восстановления евхаристического общения РПЦЗ стала гораздо более открытой по отношению к России и к православию в целом. Но при этом они остались верными своим литургическим и аскетическим традициям до такой степени, что подобного не найдешь среди других православных христиан. Этот акцент очень нужен в наше время.
Оксфорд, 3 июня 2013 года.