После поражения во Второй мировой войне Германия оказалась перед необходимостью измениться. Не только внешне — залечив раны, отстроив заново разрушенные города, восстановив производства, — но и внутренне. Предстояло искоренить нацистскую идеологию и принять новую ценностную платформу. Этот процесс не мог быть ограничен подписанием законов, распоряжений, вынесением судебных решений. Была необходима внутренняя работа каждого человека над самим собой.

В Германии переход к новой парадигме был непростым. И этому были свои объяснения. Практически вся нация в свое время поддержала Гитлера на выборах. На ноябрьских выборах в рейхстаг 1933 г. за единый список фюрера высказались 92,2% избирателей. На состоявшемся в тот же день, 12 ноября, референдуме 95,1% одобрили политику правительства. И хотя вследствие поражений во время войны число сторонников политики Гитлера постепенно снижалось, все равно к 1945 году число только официальных членов НСДАП достигало около 8,5 млн. человек. Еще около 4 млн. состояли в различных околопартийных организациях[1].

В свое время экономическая и социальная политика А.Гитлера у многих людей в Германии вызывала восхищение. После очень нестабильных, кризисных лет периода Веймарской республики новому руководителю Германии удалось достаточно быстро добиться ощутимых результатов в экономической сфере: серьезно снизилась безработица, выросло промышленное производство (индекс промышленного производства с 66 в 1933 году поднялся к 1939 году до 132). Был принят ряд социальных мер. Например, выплачивались ссуды вступающим в брак, и эта мера значительно увеличила рождаемость: в 1933 году было заключено на 200 тысяч браков больше, чем в предыдущем. В 1936 году начали выплачивать пособие на ребенка для малообеспеченных многодетных семей. Как пишет профессор Йенского университета Норберт Фрай, «словно "во хмелю" <…>, люди наблюдали стремительное экономическое и внешнеполитическое "возрождение" Германии. Многие поразительно быстро ощутили в себе "созидательную волю" "народного сообщества"… Их пленяла эстетика имперских партийных съездов в Нюрнберге и восхищали победы немецких спортсменов на Олимпийских играх в Берлине… В то короткое время, что оставалось человеку после выполнения профессиональных обязанностей и нагрузок <…> он мог наслаждаться скромным достатком и личным счастьем»[2].

Счастье это было именно личным. Нацисты были далеки от восприятия человека как образа Божьего, не руководствовались они и общегуманистическими представлениями о личности. Человек в их системе ценностей был инструментом в достижении цели. Что же касается социальных благ, то они были предназначены далеко не для всех.

Уже 22 марта 1933 года начал работу первый концлагерь Дахау. Туда направлялись несогласные с политикой Гитлера, коммунисты, социал-демократы. В марте 1935, после того как Синод Исповедальной Церкви выступил против национал-социалистической расовой идеологии, были арестованы 700 пасторов. К 1937 году начинают работу концлагеря Заксенхаузен и Бухенвальд. В марте 1938 года немецкие войска вступают в Австрию. В ноябре 1938 года происходят массовые еврейские погромы, получившие название «хрустальная ночь». По всей стране преследуют евреев. С 1940 года начинаются массовые убийства людей с психическими расстройствами, ментальными нарушениями и другими физическими ограничениями.

Примечательно, что упомянутые злодеяния нацистов, за исключением программы эвтаназии инвалидов, практически не вызывали протестов у простых людей. Общая картина окружавшей реальности казалась немцам такой благостной, что большинство людей как бы не замечали, что рядом с ними их соотечественников гонят, сажают в тюрьму и убивают.

В этой связи вспоминаются слова богослова, пастора, узника концлагерей Мартина Нимёллера: «Когда они пришли за коммунистами, я молчал — я не был коммунистом. Когда они пришли за социал-демократами, я молчал — я не был социал-демократом. Когда они пришли за профсоюзными активистами, я молчал — я не был членом профсоюза. Когда они пришли за мной — уже некому было заступиться за меня»[3].

Некоторым отрезвлением для жителей Германии стали военные неудачи страны. В приходивших с фронта письмах описывалась уже не такая радужная картина, как ее изображал перед немцами министр пропаганды Йозеф Геббельс. Но даже получая печальные сведения от своих родственников и друзей с фронта, большинство немцев не догадывались о систематическом убийстве евреев и других ни в чем не повинных людей, эта правда стала очевидной для всех лишь после окончания войны.

Открывшиеся факты бесчеловечных злодеяний нацистов требовали осмысления. И в этом процессе большую роль сыграли религиозные деятели, которые одними из первых выступили с призывом к своим соотечественникам признать свою вину и обратиться с личным покаянием к Богу. Во многом благодаря их влиянию после 1945 года стал возможен переход к тому принципу, который предполагает восприятие человека не как средства для достижения чего-либо, а как образ Божий, как самостоятельную личность. В Германии и в других европейских странах особую востребованность после войны приобрели идеи христианской демократии. Во главе ряда европейских государств встали люди, строившие свои политические программы в тесной связи с христианской верой. В Италии с 1946 по 1992 годы у власти находилась Христианско-Демократическая партия, в Германии Христианско-Демократический союз по-прежнему остается одной из крупнейших в стране политических партий. Усилиями католиков Робера Шумана и Конрада Аденауэра после войны было заложено основание будущего Европейского союза, объединившего, казалось, вечно враждовавшие Францию и Германию. Осмысляя страшный опыт Второй мировой войны, Европа возвращалась к христианским ценностям.

Естественно, среди всех европейских стран самая сложная внутренняя работа предстояла жителям Германии. В первые послевоенные годы в этом им помогали союзники. С 17 июля по 2 августа 1945 г. в Потсдаме проходила конференция «большой тройки», по итогам которой была принята программа четырех «де» (денацификация, демилитаризация, демократизация, декартелизация). Именно здесь, в последней резиденции Гогенцоллернов Цецилиенхоф в Потсдаме, была зафиксирована цель оккупации, которая, в числе прочего, заключалась в том, чтобы убедить немецкий народ, что «он не может избежать ответственности за то, что он навлек на себя»[4].

Несмотря на сложность поставленной задачи по искоренению нацистской идеологии, политика денацификации принесла свои плоды. Были распущены все организации НСДАП, ее членам и функционерам запрещалось занимать государственные посты. На оккупированной территории Германии постепенно началось возмещение убытков и передача собственности, отобранной во времена нацизма[5]. Во всех четырех зонах оккупации — американской, советской, английской и французской — проходили аресты лиц с нацистским прошлым. Более 100 тысяч бывших нацистов были интернированы и сосредоточены в спецлагерях НКВД. В советской зоне оккупации к 1947 году из органов государственной службы было уволено свыше полумиллиона бывших членов НСДАП. Аналогичные меры применялись и западными союзниками. К концу 1946 года в западных зонах оккупации были взяты под стражу более 250 тысяч бывших членов и функционеров НСДАП[6].

Для того чтобы облегчить поиск функционеров НСДАП, в западных зонах проходило анкетирование взрослого населения. Каждый немец, достигший 18 лет, должен был заполнить анкету, состоявшую из 131 вопроса. В американской зоне в специальные комиссии (Spruchkammern) вошли более 22 тысяч немцев, не запятнавших себя активным сотрудничеством с рейхом. Именно им предстояло определить степень виновности своих соотечественников, заполнявших анкеты. К 1949 году эти комиссии рассмотрели 3,6 млн дел.

Рука об руку с карательными мерами велась работа по перевоспитанию жителей Германии. Для населения проводились принудительные экскурсии в концлагеря. Почти сразу после войны в кинотеатрах стали демонстрироваться зарубежные фильмы о концлагерях. Одной из первых и наиболее известных лент стало документальное видео под название «Todesmühlen» (если переводить дословно, «Мельницы смерти»). Это видео было сделано по заказу американского командования буквально сразу после освобождения концлагерей. Большинство немцев впервые увидели результаты политики своих вождей: груды обезображенных тел, печи для сжигания трупов, газовые камеры, заживо погребенные нацистами женщины–узницы концлагерей, обезвоженные, еле держащиеся на ногах, ползущие от истощения люди, тысячи наспех закопанных нацистами тел, доведенные до крайнего изнеможения, дети, десятки тысяч аккуратно складированных личных вещей узников — игрушки, ботинки, драгоценности, очки, челюсти.

Все эти ужасающие документальные свидетельства призваны были убедить обычных немцев в изначальной преступности гитлеровского режима. В фильме зафиксированы кадры, как обычные жители Германии уже после освобождения концлагерей в сопровождении американцев плотной колонной медленно проходят мимо тысяч лежащих на земле трупов, которые не успели уничтожить нацисты перед приходом союзников.

Главных преступников Третьего рейха ожидал Нюрнбергский трибунал, который открылся 20 ноября 1945 г. Организация такого крупного судебного процесса была беспрецедентным событием. И хотя Международный военный трибунал, которому предстояло вынести приговор обвиняемым, был учрежден 8 августа 1945 года, уже после задержания главных обвиняемых, а устав трибунала был принят после того, как нацисты совершали свои преступления, у большинства жителей Германии не вызывала возражений правомерность самого процесса. Настолько ужасающими и противоречащими всем естественным нормам права были преступления Третьего рейха.

К суду были привлечены 24 человека. 16 октября 1946 г. процесс завершился казнью или значительными сроками заключения для главных обвиняемых. Трибунал объявил преступными организациями СС, нацистскую партию, СД и гестапо.

Впрочем, суд над ключевыми нацистами еще не означал окончательной победы над нацистской идеологией. Для ее преодоления требовались годы. Об укорененности нацистской системы взглядов в общественном сознании свидетельствуют, например, результаты опроса, проведенного в 1945-1946 годах американским военным командованием. Благодаря этому исследованию выяснилось, что больше трети от общего числа немцев в первые послевоенные годы считали национал-социализм хорошей идеей, которая лишь была плохо реализована[7].

Практически все процессы, за исключением трибунала над главными обвиняемыми, наталкивались с самого начала на реакции враждебности и протеста. В первые послевоенные годы многие были склонны считать, что во всем виноваты те, кто развязал войну и начал преступления, а не обычные люди, которые послушно выполняли приказы или предпочитали не думать о политике. «Совершивший политическую ошибку невиновен. Виновен совершивший преступление или принявший в нем участие... Но политическая ошибка, во всех оттенках <...> не относится к компетенции ни суда, ни судебных палат. Ошибка – это человеческое <…> Так сильно принадлежит это свойство нашему существу, что мы не замечаем совершаемых нами ошибок»[8], — писал, в частности, бывший узник концлагеря, публицист Ойген Когон. Зачастую подобные выступления сопровождались обвинениями других стран (союзников по антигитлеровской коалиции) в излишней жестокости к немецкому населению, приписыванию вины одному лишь человеку (А. Гитлеру) либо группе людей, призывами строить будущее без оглядки на тяжелое прошлое.

В то же время была и другая точка зрения. Видные общественные деятели, интеллектуалы призывали своих соотечественников избавиться от коллективного мышления и, трезво взглянув на свои собственные поступки за 12 лет правления Гитлера, начать работу над ошибками. Именно этот шаг виделся основой для дальнейшего развития страны.

Таким образом, с первых послевоенных лет началось противостояние двух подходов. Одни считали, что жителям Германии следует признать свою ответственность за преступления нацизма. Другие настаивали, что этого делать не нужно, и всячески пытались освободиться от упоминания темы вины или ответственности. Противостояние этих двух подходов и составляет «проблему вины», которая стала ключевым вопросом, определяющим историческое развитие Германии после 1945 года.

Людей, отождествлявших поражение нацизма с освобождением Германии, первое время было немного. В основном это была узкая прослойка интеллектуалов, людей науки, искусства. С призывом к немцам взять на себя ответственность за прошлое обращались писатель Герман Гессе, политолог Ханна Арендт, протестантские теологи Карл Барт и Мартин Нимёллер, психолог Карл Густав Юнг, философ Карл Ясперс. С подобными заявлениями выступили Протестантская и Католическая церкви Германии.

В октябре 1945 года Совет Евангелической церкви Германии распространил так называемое «Штутгартское покаяние» (Stuttgarter Schulderklärung). В этой декларации, в частности, говорилось о том, что, несмотря на долгие годы противодействия режиму Гитлера, члены Евангелической церкви упрекают себя в том, что не проявили должного усердия в отстаивании правды во времена нацизма. «С большой болью мы констатируем, что через нас были причинены бесконечные страдания многим народам и странам, — говорилось в заявлении. — То, что мы всегда говорили нашим общинам, то и сейчас мы говорим от имени всей церкви. Хотя мы долгие годы от имени Иисуса Христа боролись против духа, который нашел свое ужасное выражение в национал-социалистическом насильственном режиме, мы совершаем покаяние и признаемся в том, что не были достаточно мужественными, не молились достаточно усердно, недостаточно верили и любили»»[9]. В этом документе Евангелическая церковь выражала свою солидарность с народом Германии в ответственности за совершенные преступления («Solidarität der Schuld»).

В августе 1945 г. с похожим посланием обратились к своей пастве немецкие католические епископы. Многие немцы, включая верующих, остались равнодушными, когда унижалось человеческое достоинство и попиралась свобода, говорилось в документе. Особая ответственность при этом возлагалась на тех, кто стал соучастником преступлений и не пожелал их предотвратить. «Серьезная ответственность ложится на тех, кто в силу своей должности мог знать, что происходит, кто с помощью своего влияния мог предотвратить эти преступления и не сделал этого, а, напротив, делал возможными такие преступления и тем самым выражал свою солидарность с преступлениями»[10].

Проникнутым покаянным чувством было Дарштадтское послание[11], которое в 1947 году подготовил братский совет Исповедующей церкви. В заявлении напрямую говорилось о совершенных ошибках верующих во времена нацизма.

Писатель, Нобелевский лауреат Герман Гессе, находясь в Швейцарии, в 1946 году выступил с открытым письмом, в котором подверг критике попытки самооправдания многих немцев. «Сегодня они подробно рассказывают, что они все эти годы постоянно были одной ногой в концлагере, и я должен им ответить, что я мог бы совсем серьезно отнестись только к тем противникам Гитлера, которые обеими ногами побывали в лагере, а не одной ногой в лагере, а другой – в партии»[12].

Не менее решительно выступала и политолог Ханна Арендт. В своей статье «Организованная вина» 1946 года она писала, что для обслуживания машины «административного массового убийства» «требовались и использовались не тысячи и не десятки тысяч отборных убийц, а весь народ»[13]. Ханна Арендт утверждала, что в той или иной степени каждый житель Германии если не сам убивал людей, то так или иначе соучаствовал в этих преступлениях.

Тема вины и ответственности была в центре внимания и бывшего узника концлагеря, главного автора Штутгартского заявления, протестантского богослова Мартина Нимёллера. «Эта вина ложится на немецкий народ и немецкое имя»[14], — подчеркивал М. Нимёллер. Он призывал христиан Германии не искать оправданий, не перекладывать вину на других, а самим покаяться перед Богом. Христиане, по мысли М. Нимеллера, должны были во времена нацизма открыто сопротивляться режиму. Богослов понимал, что такая позиция могла стоить многим жизни, но при этом это позволило бы спасти миллионы.

Каждому следует задать себе вопрос, какие ошибки за 12 лет гитлеровского режима совершил лично он, утверждал один из основателей Исповедующей церкви, противостоявшей режиму Гитлера, протестантский теолог Карл Барт. Эта необходимость, по мнению К.Барта, объединяет всех немцев: «…Не только некоторые, не только те или другие жители Германии, но в различной степени и смысле все совершили ошибки и оступились»[15], — утверждал богослов.

Схожую позицию занимал психолог, философ Карл Густав Юнг, который в одном из интервью в 1945 году заявил о необходимости «заставить немцев признать свою вину»[16]. Философ отмечал, что многие в Германии склонны уходить от ответственности и возлагать вину за произошедшее на кого угодно, только не на себя: «Сегодня немцы подобны пьяному человеку, который пробуждается наутро с похмелья. Они не знают, что они делали, и не хотят знать. Существует лишь одно чувство безграничного несчастья. Они предпримут судорожные усилия оправдаться перед лицом обвинений и ненависти со стороны окружающего мира, но это будет неверный путь. Искупление, как я уже указывал, заключено только в полном признании своей вины». В этом признании вины Карл Юнг видел как психологическое, так и религиозное значение. «В искреннем раскаянии обретают божественное милосердие, — писал ученый. — Это не только религиозная, но и психологическая истина. Американский курс лечения, заключающийся в том, чтобы провести гражданское население через концентрационные лагеря, чтобы показать все ужасы, совершенные там, является поэтому совершенно правильным». Впрочем, этого, по его мнению, недостаточно для изменения сознания немцев. «Невозможно достичь цели только моральным поучением, раскаяние должно родиться внутри самих немцев», — подчеркивал философ. 

Внутренней работе над ошибками уделял большое внимание и философ Карл Ясперс, который в 1946 году издал свою известную книгу «Вопрос о вине», составленную на основе прочитанных им лекций. И хотя сформулированные в книге положения многим были не по душе[17], именно эта работа на долгие годы вперед определила вектор развития темы преодоления нацистского прошлого в Германии.

Для того чтобы помочь своим соотечественникам разобраться, в чем конкретно каждый из них может найти себя виновным, К. Ясперс выделил четыре типа вины. Первый тип — уголовная вина: она лежит на совершивших уголовные преступления, и ее вправе устанавливать только суд. Второй тип — политическая вина. По Ясперсу, «все ответственны за то, как ими правят». Определение этого типа вины находится в юрисдикции победителя. Политическая вина означает «ответственность всех граждан за последствия действий, совершенных их государством», но не связана с уголовным и моральным аспектами поведения отдельного гражданина. Третий тип — моральная (нравственная) вина. Речь идет о моральной ответственности каждого человека за свои поступки. Даже если преступления совершались по приказу, «каждое действие остается предметом морального приговора», утверждал К. Ясперс, и не освобождает от ответственности. Позднее, в 1965 г., он уточнит: «Неизвестно ни одного случая, чтобы кто-то, кто отказался убивать или участвовать в убийствах, чтобы человек, сказавший “Я этого делать не стану. Дайте мне другой пост”, должен был опасаться за свою жизнь»[18]. Последний, четвертый тип вины — вина метафизическая. Она связана с «со-ответственностью за каждое неверное и несправедливое действие в мире, особенно за преступления, совершенные в присутствии человека или известные ему». Формулу метафизической вины К. Ясперс описывал таким образом: «Если мне не удастся сделать все, что я могу, чтобы воспрепятствовать преступлению, я так же виноват»[19]. Виновность человека с метафизической точки зрения, полагал К. Ясперс, определяет только Бог.

Наибольшее значение, с точки зрения Ясперса, имели два последних типа вины. Именно духовные проблемы, по его мнению, породили политические ошибки и последующие массовые преступления.

Признание морально-нравственной и метафизической вины «приводит к трансформации человеческого самосознания перед Богом». Ясперс так объяснял суть этой трансформации: «Гордость отринута, самотрансформация с помощью внутренней деятельности может привести к новому источнику активной жизни, но к тому источнику, который связан с неизгладимым чувством вины и "смирением <…> перед Богом", где "высокомерие становится невозможным"»[20].

Все немцы, жившие при Гитлере, согласно Ясперсу, должны нести политическую ответственность. Однако личная уголовная и моральная вина может возлагаться только на отдельных людей. Эта позиция К. Ясперса и других его единомышленников оказалась очень важна для новой Германии. Впоследствии его идеи развили применительно к новым историческим условиям философ Теодор Адорно[21], политолог Ханна Арендт[22], президент ФРГ Рихард фон Вайцзеккер[23], философ Юрген Хабермас[24] и другие.

Достижение общественного консенсуса по вопросу отношения к нацизму заняло многие десятилетия: далеко не все и не сразу были готовы смириться с необходимостью нести историческую и материальную ответственность за преступления нацистов. Нельзя сказать, что и сейчас проблема вины в Германии окончательно решена.

Но несмотря на это, можно сказать, что Германия смогла извлечь определенные уроки из своего прошлого. В публичной сфере утвердилось то представление о роли национал-социализма в истории страны, которое предполагает необходимость преодоления этого наследия. В 2005 году в самом центре Берлина был открыт грандиозный памятник в честь убитых евреев Европы[25]. В 2010 г. в бывшем здании штаб-квартиры гестапо и гестаповской тюрьмы начал свою работу центр «Топография террора». ФРГ продолжает выплачивать компенсации и пенсии жертвам национал-социализма. По данным Министерства финансов Германии, общая сумма выплат с 1950-х годов и до конца 2016 г. составила свыше 74 млрд евро[26].

Некоторые исследователи считают, что Освенцим как образ всех нацистских преступлений стал важным объединяющим фактором для немецкой нации — своего рода основанием, точкой отсчета современной Германии, во многом позволяющей понять, что такое Германия сегодня. И действительно, мемориалы на месте многих бывших концлагерей, продуманная историческая политика, официальные заявления первых лиц страны показывают: для Германии вопрос ответственности за прошлое — это не просто слова.

В своем выступлении в парламенте Израиля в 2008 году канцлер Германии Ангела Меркель заявила: «Я глубоко убеждена: только если Германия признает свою постоянную ответственность за эту моральную катастрофу немецкой истории, мы сможем обеспечить человечность нашего будущего. Или иными словами: человечность вырастает из ответственности за прошлое»[27].