Оба легендарных английских сказочника, а точнее оба основателя жанра фэнтези, Толкин и Льюис были учеными-филологами, университетскими профессорами. И близкими друзьями. Правда, автор «Властелина колец» посвятил литературе гораздо больше времени, чем науке. Тогда как у Льюиса все наоборот. «Хроники Нарнии» и книжки Космической трилогии - только небольшая часть его наследия. Богословские труды Льюиса еще в советские времена тайком переводила Наталья Трауберг, а теперь очередь дошла и до трудов, посвященных средневековой литературе, главным образом, английской. Эрудиция оксфордского профессора позволяет Льюису с легкостью оперировать фактами любой эпохи. Его наблюдения и выводы красноречивы, экстравагантны и неизменно увлекательны, гораздо увлекательнее самих средневековых источников, которые Льюис пересказывает и разбирает. Сам он как-то признался: Я не знаю до конца, что имею в виду, пока не выражу этого на бумаге.
Дальнейший фрагмент взят из «Аллегории Любви» - исследования литературы средневековья, завершенного к 1936 году. Льюис писал отцу: Это будет книга о средневековой любовной поэзии и средневековой концепции любви. Тема, если внимательно к ней присмотреться, глубоко неоднозначная. Для куртуазного любовника наличие у его дамы мужа — дело чести, это касается и Данте с Беатриче, и Ланселота с Гвиневерой…
Ни на Руси, ни в России такого рода литературы попросту не было. Саму куртуазную любовь и образ мыслей ее паладинов мы можем вообразить по переводам средневековой лирики или хроник короля Артура и рыцарей Круглого стола. Ну и, конечно, по Пушкину, нашему «всеотзывчивому» гению: Жил на свете рыцарь бедный…
Что люди средних веков знали о любви от предков, что нового они сами узнали о ней и что передали следующим поколениям, как любовь уживалась с браком и христианской моралью, и как средневековая церковь относилась к любви – обо всем этом подробно рассказал христианский писатель, ученый и сказочник Клайв Стейплз Льюис на материале старинных любовных гимнов и песенок. А перевел на русский язык - впервые! - Николай Эппле. Его послесловие к книге названо «Танцующий динозавр», Льюис предстает в нем великолепным однодумом, и теперешнее знакомство с его главными историко-литературными работами только подтверждает, что интересы Льюиса в науке и в литературе связаны в единое целое его системой координат: мне следует предупредить, что сам я христианин и в самом деле просто-напросто верю кое во что (далеко не во все) из того, во что неверующий читатель должен «представить себе, будто верит». Но тому, кто хочет понять Мильтона, мое христианство выгодно. Разве плохо, читая Лукреция, иметь под боком живого эпикурейца? Льюис ставит одни и те же вопросы, описывая ангелов у Мильтона, отыскивая корни связи любви и измены в любовной лирике Прованса или передавая нам новости из Нарнии. И уж если, собравшись с духом, нырять в мир средневековых аллегорий, то в компании с добрым знакомым.