Новости статейной библиографии: Духовный кризис в России и его глубина
События

Последствия духовного кризиса в России, который часто связывают с событиями 1917 г., не преодолены до сих пор. В этом смысле попытки разобраться в корнях данного явления важны не только для специалистов-историков, но и для всего общества как своего рода психотерапия. Подобно тому как взрослый человек ищет корни своих психологических проблем в детских травмах, наше общество нуждается в серьезном осмыслении того, что случилось столетие назад.

Что же касается специалистов-историков, то они вправе рассмотреть события начала XX в. с учетом их последствий. В исторической науке описан историко-ретроспективный метод, раскрывающий «явления прошлого с определенной исторической дистанции, когда уже в той или иной мере обнаружились исторические результаты соответствующей деятельности в прошлом»[1]. В самом факте революции в России нет ничего уникального, наша страна повторяла уже пройденный путь других европейских держав, но характер и последствия революции были неповторимо грандиозны и разрушительны. Их нельзя объяснить стечением кратковременных обстоятельств типа недостатка хлеба в Петрограде или неблагонадежности столичного гарнизона. На мой взгляд, локальные причины могли повлиять лишь на время начала революции: этот момент при благоприятных обстоятельствах мог быть отсрочен. Но избежать революции вовсе в начале XX в. было невозможно.

В экономическом, социальном и даже (в меньшей степени) политическом отношении Россия развивалась поступательно, и, несмотря на серьезные проблемы, неправомерно говорить о безвыходном кризисе в этих областях. Наиболее глубоким и трагическим был духовный кризис, кризис религиозного сознания, которое очень многое определяло в бытии нашей страны. Монархическая идея была неразрывно связана с идеей религиозной. Глубинная народная вера в царя-помазанника на фоне скептического отношения к чиновникам питалась чисто религиозными представлениями. Выдающиеся монархисты, такие как Л.А. Тихомиров, признавали монархическое начало верховной властью нравственного, религиозного идеала. Верность монархии означала покорность Божией воле, принятие Его промысла. Соответственно, сторонники ограничения или упразднения монархии, даже если они были искренне верующими людьми, в этом вопросе совершали важную подмену – переносили приоритет с божественного промысла на народную волю, страхующую от «случайностей рождения». Очень характерно, что в русской литературе образы революционеров, бунтовщиков неразрывно связаны с образами бесов. Например, у Пушкина в «Капитанской дочке» сцена явления Пугачева в поле во время метели полностью копирует антураж более раннего стихотворения «Бесы». А Достоевский написал уже целый антинигилистический роман с тем же названием[2].

  
  
Как известно, к моменту революции монархическая идея померкла до такой степени, что из генералов только двое сохранили верность императору Николаю II. Но корень проблемы заключался не в исчерпанности монархии как формы правления в России, а именно в кризисе религиозного сознания, питавшего монархическую идею. Недаром одновременно с шокирующим, обвальным отшатыванием самых благонадежных социальных групп от императора происходило столь же сокрушительное падение бытовой церковности. В воспоминаниях А.И. Деникина и других источниках содержатся известные наглядные примеры из солдатского быта после Февральской революции: доля приступающих к причастию сократилась с почти 100% до менее 10%, устройство отхожего места в алтаре походной церкви не вызвало никаких протестов. Эти примеры красноречиво свидетельствуют, что в предреволюционный период основная часть общества признавала монархическую власть и Церковь лишь силой инерции. Революционные события просто обнажили полный духовный упадок. Недаром ведущее течение в искусстве начала XX в. получило название «декаданс» – упадничество.

Возникает вопрос: когда же начались серьезные деформации в этой области? Его научное решение требует как минимум нескольких серьезных монографических исследований. Мы же пока можем приводить бытовые иллюстрации, взятые из разных эпох.

К примеру, отойдем от 1917 г. на 30-40 лет назад, в 80-е гг. XIX в. Во время похорон Достоевского, по воспоминаниям его вдовы, «церковь была полна молящихся; особенно много было молодежи, студентов разных высших учебных заведений, духовной академии и курсисток. Большинство из них остались в церкви на всю ночь, чередуясь друг с другом в чтении Псалтиря над гробом Достоевского. Потом мне передали одно характерное замечание: именно, что когда сторожа пришли убирать церковь, то не нашлось в ней ни одного окурка папирос, что чрезвычайно удивило монахов, так как обычно, за долгими службами, почти всегда в церкви кто-нибудь втихомолку покурит и бросит окурок. Тут же никто из присутствовавших не решился курить из уважения к памяти почившего»[3]. Отметим для себя, что великий писатель вызывал больше уважения, чем сам храм и его святыни. Но здесь все-таки речь идет о столичной публике, очевидно, не самой благочестивой.

Переместимся в село Долгоруково Пензенской губернии, которым владела Н.А. Тучкова-Огарева. Толпа местных крестьян в 1887 г. растерзала управляющего имением А.В. Станиславского. Но не это потрясло Тучкову-Огареву. В письме Л.Н. Толстому она рассказывает о похоронах управляющего: «Перед гробом несли образа; проходя конец нашего порядка, я увидала двух крестьян, лежащих на соломе и в картузах. Это обстоятельство меня поразило, так оно было противоположно народным обычаям. За гробом шли Станиславская с дочерью – их вели под руки – они рыдали. В толпе послышался хохот баб…»[4].

В этих иллюстрациях мы видим не просто примеры отступления от нравственной нормы, которых можно набрать сколько угодно в любой эпохе. Это примеры снятия табу – глубинных традиций уважительного отношения к святыне, к смерти. И нет ничего удивительного в том, что дети участников тех событий спустя несколько десятилетий равнодушно смотрели на вскрытие мощей святых и разрушение храмов.
 
 
  
Конечно, важнейшей вехой в изменении религиозного сознания стала эпоха Петра I и его реформы. Но ключевым периодом мне кажется эпоха Алексея Михайловича, политика которого оказала серьезное влияние на петровские преобразования. Алексей Михайлович добился отрешения от власти Никона, последнего влиятельного патриарха, способного отстаивать свободу и авторитет Церкви. В эту эпоху, как представляется, стала необратимой ориентация на Европу, которая впоследствии привела к деформации религиозных моделей дворянства. И самое главное – при Алексее Михайловиче произошла церковная реформа, повлекшая за собой Раскол, а в качестве мер борьбы с ним – вторжение государства в духовную жизнь человека. Например, был введен контроль за участием в таинствах, еще в конце XVII в. появились исповедные ведомости. С введением Духовного регламента государство окончательно превратило Церковь в часть собственного аппарата. В результате Раскол оказался не просто отмежеванием старообрядцев, в более широком смысле его можно рассматривать как отчуждение наиболее религиозных людей от государственной Церкви. А.В. Карташов замечал: «Хирургически извергнув из себя патетическую "аввакумовщину", Московская церковь второй половины XVII века формально лишилась огромного запаса религиозной энергии. Но не нашла и не выносила еще иной, новой формулы вдохновения для дальнейшей своей активности»[5].

Сохраняя религиозный вектор, многие люди удалялись от синодальной церковности в самых разных направлениях. Наиболее безобидным стало массовое паломничество мирян к старцам. Характерно, что традиция старчества в более ранние эпохи не знала столь активного сообщения с мирянами. Вполне логично, что мирян традиционно окормляли приходские священники, близкие к ним по образу жизни, семейному опыту. Но в XVIII-XIX вв. религиозные люди уже не могли удовлетвориться формальным требоисполнением приходского духовенства. Редкие монастыри со строгими аскетическими традициями воспринимались как оазисы подлинной живой духовности, и старцам пришлось выполнять новую, не свойственную для них миссию. Иной формой ухода от государственной церковности было творчество светских религиозных философов. Другие пути вели в старообрядческие согласия и толки, в секты, к увлечению католицизмом, масонством, спиритизмом, теософией, социализмом, коммунизмом, атеизмом и т.д.

Революционные события показали, что выхолощенным оказалось не религиозное сознание народа, а традиционная православная церковность, которая после революции уступила место новому культу. Коммунистический культ смог укорениться только в условиях духовного вакуума, сложившихся в России задолго до 1917 г.Пустота требовала заполнения, но у консерваторов, которым по самой природе вещей положено хранить традиционные духовные идеалы, не осталось никаких сверхценностей, которые они могли бы предложить обществу. Знаменателен такой пример. Один из лидеров консерваторов в Государственной Думе В.В. Шульгин в документальном фильме «Перед судом истории» (1965) вслух размышляет о том, почему не удалось дело Белого движения и русской эмиграции. Его ответ предельно прост и предельно точен: у его соратников «не было идеи, не было программы, которая смогла бы стать целью жизни». А вот большевики такие сверхценности, пусть и с противоположным знаком, предъявили.

Накладывая духовный кризис на определенный исторический период, неправильно рассматривать предшествующие эпохи как «золотой век» или как время, соответствующее некоей духовной норме. Точнее будет говорить о постепенной утрате православных церковных ориентиров, которые в течение долгого времени доминировали в религиозном сознании русского народа (конечно, ни в одну эпоху это не могло предотвратить беззакония, но обеспечивало им нравственную оценку), а затем стали выхолащиваться и превращаться в бессодержательную идеологическую оболочку (типа теории официальной народности). Если принять во внимание особенности менталитета народа, напрашивается мысль, что именно этот процесс создавал колоссальное духовное напряжение, которое искало выход и нашло его в нетрадиционной и максимально деструктивной форме.

Все высказанное мной можно считать лишь предварительными размышлениями о духовном кризисе. Эта тема заслуживает как широкого общественного обсуждения, так и крупных научных исследований.


ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Ковальченко И.Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований: Заметки и размышления о новых подходах // Новая и новейшая история.1995. № 1. С. 15.
[2] См. подробнее: Анищенко Г.А. Православие. Литература. Революция. М., 2010.
[3] Достоевская А.Г. Воспоминания. М., 1987. С. 410.
[4] Письма Толстого и к Толстому. М.-Л., 1928. С. 193-209.
[5] Карташев А.В. Собрание сочинений: В 2 т. М., 1992. Т. 2. С. 313.


Другие публикации на портале:

Еще 9